Одесский дворик.
Соня Абрамовна жарила на примусе минтай прямо во дворе.
Вы таки нюхали двор, где жарят минтай?
О... Непременно найдите такой и понюхайте. Это же фольклорный аромат!
Дядя Фима, розовый от жара примуса, кушал рыбку — и весь мир, блистая, улыбался ему.

Между тем из подъезда выкатились две груди, а за ними, буксиром, тетя Песя. В старых штиблетах на толстую ногу.
Тетя Песя выражала жизненное довольство, ведь ей таки было чем огорчить соседей.

— Освободите двор, Соня Абрамовна. Мы Йосечке приобрели музыкальную пианину. Пианина уже на подходе, ее будут вносить грузчиками.

Тетя Соня встрепенулась, словно поняла, чего ей не хватало в это утро, сплюнула рыбьей костью в кота и вступила с повышенных:

— Какая нахальства! Я освобожу этот двор, только вперед ногами! Вносите вашу музыку в обход тети Сони, и молитесь, таки чтоби тетя Соня не обиделась!

Она на мгновение задумалась, чего бы добавить неприятного, после приняла карательную позу и продолжила:

— И стоило людям рожать, шо би потом так тратиться? Фима, ви не знаете?

Фима не знал. Невозмутимый, как пейзаж, Фима кушал рыбку.

Тетя Песя открыла было рот, возразить мнением, но тут раздался сигнал. Рабочие, в кепках на голые головы, уже вносили лаковую роскошь.
Роскошь называлась золотыми буквами «Прелюдия».
По двору восторженно, зашаркали штиблеты... Но уже через мгновение случилось страшное — подъезд тети Песи оказался не настолько широк, чтобы принять «Прелюдию».

Ой, что тут началось...
Рабочие тянули инструмент в разные стороны. Тетя Соня ценно советовала. Фима кушал рыбку. Акация цвела. А тетя Песя, мать Йосечки, кричала:
— Внесите мне эту пианину, или я закончу эту жизнь!

Но тетя Песя напрасно потела... «Прелюдия» так и уехала, тая в себе не только музыку, но и фольклорный аромат жареного минтая.

А вечером, когда окна осветили двор, и соседи расселись за общим чаем, тетя Песя вытерла руки о живот и на выдохе сказала: «Не жили хорошо, таки нечего и начинать».
И все согласились.