РЫБАЛКА.
У нас не говорили: – Пошли купаться!
У нас говорили: – Айда на море!
И не говорили: ¬– Пойдем рыбу ловить!
Просто звали: – Пошли на рыбу!
На рыбу выходили утром, часов в пять. Еще с вечера надо было сгонять на Привоз и купить за рубль пол-литровую банку рачков, ныне незаслуженно обзываемых креветками. Рачки были серыми, скользкими и живыми. Считалось, что чем свежее рачок, тем охотней на него будут кидаться бычки. Практически это было не совсем так, но рачки, засыпанные солью, терпеливо сберегались в чьем-то холодильнике, несмотря на недовольство родителей. Незадолго до пяти во дворе раздавался молодецкий свист в два пальца. Это первый проснувшийся будил остальных. Разбуженные попутно, мирные граждане мстительно кидались к окнам, дабы, как следует… Увы, никого во дворе не обнаруживали. Не такие мы дураки чтоб на рассвете свистеть в открытую. Тем не менее, вскоре приглушенно, но более чем слышно в предутренней тишине, хлопали двери…
Путь на рыбу проходил через парк Шевченко. Это близко. До парка минуты две-три и по парку до Ланжерона минут десять. Ланжерон – это, если кто не знает, пляж. Причем, не менее знаменитый, чем Лузановка, Фонтаны, Люстдорф или Аркадия. Но на пляже рыбу не ловят. И мы уходили вправо, на скалки, ближе к Отраде. Да-да, скорее на полпути, не доходя того места, где годами стоял уже почти вросший в песок старый, ржавый буксир.
В принципе, с буксира ловить бычка неплохо, но уж больно он загажен бичами и прочими тварями, шакальи стайки которых делают эти места не совсем безопасными. Если ты в одиночестве им попадался, то, угрожая «розочкой», а так называлась бутылка с отбитым донышком, отбирали улов и снасти. Ну, и деньги, конечно. Отбирали бы и вещи, наверное, но, кроме плавок, носильных вещей не имелось. Омерзительное чувство ограбленности, грязных рук… Еще и побить норовили…
Но мы-то на рыбу ходили компанией человек в пять-десять, поэтому бичей не опасались, но ловили бычков, как уже говорил, на скалках.
Скалы и море под ними пахнут тиной, говорят, йодом и еще чем-то приятно горьким. Они еще не успели нагреться. Стоят себе сутулые, слегка скользкие. Выбираем, вернее, занимаем заветные места…
Снасти у нас элементарные, а назывались они, помнится, самоловами. Метров тридцать лески, крупная гайка, куриный бог или шмат свинца – грузило и два крючка на поводках длиной сантиметров по пятнадцать. От рачка отрывалась голова, после чего он насаживался на крючок, причем, начиная с хвоста. Кончик крючка из белого мяса рачка выглядывать не должен. Снасть закидывалась в море, и начиналось ожидание. Вскоре палец, на котором лежала натянутая леска, ощущал легкое постукивание…
– Пробует…
Потом рывок, другой. Надо было подсекать. Подсечка! И скорей, скорей выбирать леску. По сопротивлению вытаскиванию снасти можно было определить размер улова. Бычок растопыривал все свои плавники, и тащить его было не так просто. А когда шел кнут – бычок длиной сантиметров двадцать, большеголовый и темный, то казалось, что тянешь ведро из колодца.
Улов насаживался на кукан – кусок лески с щепкой снизу, чтоб бычки не соскальзывали. Кукан, тщательно привязанный, находился в воде, чтоб рыба не засыпала.
Часов в десять, начале одиннадцатого рыбалка завершалась. Наступало время завтрака. Из заветного места доставался старый, порядком уже ржавый противень. Кто-то разжигал костер, кто-то нырял под скалки, где в прозрачной, зеленоватой воде видно, как к камням прилепились тысячи мидий. Мы рвали мидии сотнями и доставляли к костру. Потом они очищались от водорослей, максимально промывались и вываливались на раскаленный противень. От жара мидии пускали сок. В него мы макали куски черного хлеба. И это было так вкусно!
Несколько лет спустя мы научились запивать эту еду сухим белым вином «Перлына степу»… Но я не об этом.
Поев, делили улов. Каждый должен был принести домой примерно равное количество рыбы. А то, не принесешь ничего или пару всего рыбок и – кто их знает этих родителей? – в следующий раз не пустят… Да и в некоторых семьях на этот улов очень рассчитывали…
Обратно возвращались по склонам. До парка. А там по аллее. В густых кустах на склонах обычно встречали бичей. Их всегда было три-четыре человека. Лет по… Даже не знаю. Тогда они казались старыми. От них пахло чем-то затхлым, перегаром и мочой. Противно пахло! Хотелось ускорить шаги, но мы этого не делали. Шли мимо медленно, с достоинством. А они делали вид, что нас не замечают.
Как-то, когда я шел мимо них, поймал себя на том, что переполняет меня ненависть острая, как бутылка с отбитым донышком. И только сейчас понимаю, что был не совсем прав. АЛЕКСАНДР БИРШТЕЙН.