26 мая в 12:01 
Brat122 
: 
Brat122 : Я пойду вперёд
Алёна шла по улице. Прохожие останавливали на её милом, веснушчатом личике, таком детском, свежем, быстрые взгляды, а потом бежали дальше. Но Алёна не спешила, медленно шла, дыша глубоко, как будто шарик воздушный внутри надувала, да и не шла, а летела над раскалённым асфальтом, просто перебирая в воздухе босоножками. Так легко ей было только на улице, пока не увидит отца. А дома – всё серое, мрачное, там беда.
Невысокая, худенькая, со светло–рыжими волосами, собранными во вьющийся на кончике «конский хвост», в белой блузочке и юбке–плиссе, она была в этот момент так похожа на мать, что Сергей Викторович, наблюдая за дочкой из окна, крепко сжал кулаки, лицо его, до этого равнодушное, в красных пятнах, стало бледным, грустным, глаза как будто разом выцвели, поникли мощные, бугрящиеся мышцами плечи, руки повисли двумя канатами вдоль тела.
Мужчина ударил кулаком в стену, отвернулся и, плеснув себе в рюмку, выдохнув, залпом выпил.
Он уже давно не покупал ничего, кроме медицинского спирта, бодяжил его с водой, встряхивал, пока рука не устанет от монотонного движения, потом оставлял на день–два, а после пил, уставившись в стену.
На стене – фотокарточка в рамке, Алёнкина мать, Ольга, молодая, красивая, смеётся, а на плече её лежит длинная, пушистая коса, такая же рыжая, как сейчас у Алёнушки…
Сергей Викторович налил ещё, опять выпил, закашлялся, стал хватать ртом воздух.
Косу эту Ольга сама срезала, когда от лекарств стали вылезать волосы, отдала мужу там, в коридоре больницы, когда Серёжа с судками и термосом приехал навестить жену. Он всегда готовил что–то новенькое, стоял у плиты, потом разливал, раскладывал по чисто вымытым судочкам и бежал в больницу…
А Оля ничего не ела. Он уговаривал, сначала ласково гладил её по плечу, по костлявой спине, по рукам с натянутыми под кожей венами, потом ругался тихо, шёпотом, Ольга пыталась проглотить хоть две ложки, но бледнела, отворачивалась. Тогда Серёжа, забывшись, начинал кричать, клял всё и всех кругом последними словами, его выводили под руки санитары, Оля, красная, плачущая, утыкалась в подушку и уже больше не оборачивалась, пока не приходил врач.
— Вы понимаете, — шептала она, — это он от бессилия…
И лежащие в палате женщины, и медицинский персонал – все всё понимали, жалели, но всё же грубые, просторечные ругательства Серёжи вызывали неприятные чувства.
А он шёл домой и напивался. Сначала не хотел — ну как же, дочка скоро придёт, надо как–то держать себя в руках, а потом, когда внутри не оставалось больше сил, срывался.
Однажды, в очередной раз вернувшись из клиники, он, осев в прихожей на пол, завыл, а потом, сквозь слезы, заикаясь, прошептал:
— Поскорее бы… Хватит! Хватит уже!
Он кричал куда–то в потолок, и крик его, прорвавшись через бетонные перекрытия, мчался вверх, в небо, в космический холод Вселенной.
Алёна, услышав тогда голос отца, опрометью бросилась по лестнице вверх, уронив на ступеньки сумку, влетела в квартиру и упала, споткнувшись о ноги Сергея Викторовича…
Ольгу хоронили в ноябре. Этот день часто снится Серёже, как будто он опять стоит посреди кладбища, простоволосый, трясущийся. В руках цветы, к плечу прижалась Алёнка, она тихо плачет, закусив губу, тоже дрожит. И плывут мимо лица людей, они – как в тумане, не разобрать кто где…
У Сергея и Алёнки теперь внутри огромный шрам, широкий, то и дело надрывающийся и сочащий воспоминаниями. Он зарастает очень медленно, болит, ноет, дергает, то и дело врываясь в жизнь несбывшимися желаниями.
Но бежит по земле колесо жизни, крутит, вертит спицами, то ты наверху – радуешься, хорошо тебе, воздух кажется легким, свежим, и ты расправляешь плечи, улыбаешься, а потом опять тебя тянет вниз, к земле, мнёт, давит, и ты падаешь в такую бездну, вырваться из которой поможет только рюмка…
Так чувствовал свою жизнь Сергей Викторович.
Алёна же, молоденькая, вся ещё тёплая, нежная, звонкая, должна была видеть мир по–другому. Яркий, такой же звонкий, как она сама, он ведь до краёв наполнен тем, что любила мама – воробьиным гомоном в кустах, шумом дождя по крыше ранней осенью, блеском солнца в лужах на обочине, взмывающими в небо стрижами и трелью утреннего трамвая. Но это трудно замечать, когда постоянно одёргиваешь себя, волнуешься за кого–то, чувствуешь ответственность за другого…
Алёнка училась в институте и вот наконец получила диплом. Теперь она настоящий педагог, будет преподавать биологию в школе. Это хорошо, что теперь есть работа, потому что пьющего папку того гляди уволят с завода, тогда на что они станут жить?! А тут даже место по распределению Аленушке дали недалеко от дома. Это постаралась Алёнкина руководительница диплома, она выхлопотала удобное местечко в соседней школе.
— Не стоит, Мария Денисовна, правда! Ну куда отправят, туда отправят! Неудобно мне! — смущенно благодарила Алена.
— Неудобно? А с отцом что будет, если ты уедешь? Я же всё знаю, Алёнка, Сергей с моим мужем в одном доме жил, потом вы и мы переехали… Хороший он человек, твой папа, сильный, смелый, а как беда пришла, нужен, оказывается, за ним пригляд… — надевая жакет и расправляя воротничок блузки, ответила Мария Денисовна.
— А я? Мне как лучше, Мария Денисовна? Другие уезжают, в новые места, в новые дома, интересно будет им… А я что? Хуже? Ну не нянька же я отцу! — рассердилась Алёна. Она так ждала, что вырвется наконец из квартиры, из той ограниченной отцом и учёбой жизнью, которая уже начинала душить, заставляя завидовать сокурсникам. У них не умирала мать, их отец не превращал жизнь в постоянное страдание и тоску…
— Знаешь, девочка, — покачала головой Мария Денисовна. — У тебя многое впереди, а у Серёжи что? Уйдёшь и ты от отца, что тогда? Мужчина один не может. Это только считается, что они, мужики, одиночки, как волки, что могут без всех прожить. А враньё всё это, им забота нужна, ласка, уют. Ты теперь в доме хозяйка, ты и должна за отцом ухаживать. И не спорь, Алёна, не спорь! Ты же видишь, в кого он превращается! Потом винить себя будешь, если что случится! Ну поработаешь года три, потом переведёшься куда–нибудь. Алён, в общем так, мы тебе диплом сделали красный? Сделали. Ну будь добра теперь слушаться. Всё, извини, мне пора! — женщина вышла из кабинета, оставила дверь открытой. — Иди домой, поздно уже. Ох, Серёжа, Серёжа…
Алёна отвернулась. За отца ей было всегда стыдно. Она его очень любила, кажется, что умерла бы, если надо, только бы ему было хорошо, но то, что папка пил, что буянил иногда, и об этом знали все окружающие, её мучило, как будто предавал он её доверие, любовь предавал, словно плетью бил по рукам, которыми она его обнимала. Нет, Сергей Викторович на дочку ни разу руки не поднял, мог топать ногами, кричать, бить кулаком по столу, валить могучими руками мебель, но дочку мизинцем бы не задел. Однажды он не пошёл на работу, в тоске весь день лил и лил в себя горькую. Алёна пришла домой поздно, засиделась у подружки…
Сергей Викторович, еле подняв голову, посмотрел на дочь, покачал головой:
— Всё гуляешь? Она там, в земле, ей больно, ей холодно, а ты гуляешь… С парнями обжимаешься, губы, вон, накрасила, фу! А про мать ни разу не вспомнила сегодня! Уууу! — застонал он, потому что Алёнка, так же как покойная Оля, наклонила головку набок, точно воробышек прислушивается к шороху в кустах.
— Пап, ну что ты! Я у Иринки сидела, мы ей платье шили… Папа, ты опять не ходил на работу? Пил? Папа, так нельзя, ты же заболеешь! Ну, давай, вставай, иди спать ложиться. Ну…
Она хотела подойти к отцу, чтобы помочь ему дойти до кровати, но он, вскочив, швырнул полную рюмку в стену рядом с дочерью. Гранёное стекло на толстой, расплющенной кругляшом ножке тут же разлетелось вдребезги. Осколок чиркнул по Алёниной щеке, а спирт пополам с водой стал щипать рану.
Девушка отшатнулась, зажала щёку рукой, заплакала, села на пол.
Сергей, побледнев, кинулся к ней, стал ползать вокруг, уговаривать перестать, всё тянул руку, чтобы посмотреть, что натворил.
— Не трогай! Ну сколько можно, папа? Сколько ты ещё будешь вот так заливаться? Ну заболеешь, будет всем от этого лучше? Соседи устали от твоих скандалов, на глаза людям показываться стыдно! Знаешь, уеду я, пожалуй! Уеду, а ты, как хочешь, живи. Надоело мне бутылки выносить, надоело уговаривать тебя оставаться человеком. Мама бы такого не стерпела, да и я не буду!
Она встала, отряхнула от мелких осколков юбку, хотела выйти из комнаты, но отец не дал. Побледнев, он испуганно посмотрел на дочь, схватил её за руку, потянул к себе.
— Прости, Алёнушка, прости, дочка! Милая моя, прости! — он целовал её ноги, гладил, потом сел опять на пол и просто плакал. Алёна, точно подкошенная, осела рядом, она слышала, как гулко стучит его сердце, чувствовала, как ходят ходуном отцовы рёбра под тугим корсетом мышц. Ей было жалко папку – он как будто в клетке, которую сам себе выстроил…
После того случая Сергей Викторович не пил месяц, держался, а потом снова сорвался, но дочь пальцем не трогал, просто, если чувствовал, что накатывает внутри боль, гнал Алёнушку из комнаты, она послушно уходила…
И вот теперь ради него она осталась в городе, отнесла документы в соседнюю школу, став учителем биологии.
… — Ну, Алёна Сергеевна, вот ваш кабинет, — устало выдвинув стул и сев за первую парту, огляделась завуч, Александра Петровна. — Летом ремонт сделали, так что всё новое, свежее. Да что уж тут… — женщина махнула рукой, потом вздохнула. — К декабрю всё равно разломают всё, а что не разломают, попортят. Это же не дети – изверги! Дети – это в первом классе, ну во втором. А дальше – сатаны. Вы с ними построже, Алёна Сергеевна, а то знаем мы вас, молодых – панибратство, этакое единение, мол, «я вас понимаю, сама только из–за школьной скамьи». Недопустимо это. Ну всё, осваивайтесь, если что, обращайтесь. Пойду.
Александра Петровна встала, взглянула в окно, где по футбольному полю бегал, выполняя разные упражнения с мячом, какой–то мужчина в футболке и шортах.
— Да, конечно, я буду иметь в виду, — кивнула Алёна и тоже посмотрела в окно. — Кто это? Разве посторонних пускают на территорию?
— А кто вам сказал, что это посторонний? — вдруг строго, даже зло, ответила женщина. — Вы, Алёна Сергеевна, конечно, не с улицы, что называется, пришли, протеже известных людей, но имейте в виду, что никаких привилегий иметь здесь не будете. Как все – вот ваша стезя. Тогда выйдет толк.
— Что вы имеете в виду? — удивленно вскинула брови Алёна. — Я сюда по распределению пришла. Какие привилегии?!
— А такие. Мой Миша четыре года в провинции жил, отправили, он поехал. Потом только в Москву вернулся. Я ходила, просила, но не послушали, отослали. Не голубых кровей мальчик, и точка. А другие… Ладно, Алёна, Сергеевна, дел много. До свидания!
Александра Петровна ушла, хлопнув дверью, а Алёнка, нахмурившись, всё смотрела, как ловко гоняет по полю мяч молодой футболист…
Начался учебный год, на первом же педагогическом совете Алёну представили другим педагогам. Те, скупо кивнув, улыбнулись ей, потом отвернулись.
— Приятно познакомиться! — вдруг раздался голос из–за открывшейся двери. В кабинет вальяжно вошёл тот самый футболист, улыбнулся, сел рядом с Алёнкой.
— Опаздываете, Михаил Романович, нехорошо! — директор покачала головой. — Вы когда план сдадите? Как обычно в конце года? Учтите, скоро аттестация школы, подведёте нас, пеняйте на себя!
Миша виновато понурился, потом, вздохнув, клятвенно заверил, что исправится, глянул на мать, сидящую в «президиуме». Та напряженно собрала губки трубочкой, делая вид, что изучает какие–то документы.
Так вот оно что… Физкультурник – сын Александры Петровны, его она жалела, когда отчитывала Алёну за «голубую кровь»…
Девушка усмехнулась. Конечно, маменькин сынок, теперь под боком у неё, под контролем и опекой, а уж на Алёну как напустилась!..
Не шатко–не валко тёк учебный процесс. Сергей Викторович даже был рад, рассказывал на работе сменщику, что дочка на ноги встала, теперь взрослая, работает, вон, каких лбов учит!
— Да замуж скоро выйдет, там не до работы станет! — усмехались напарники. — Молодая, красавица, всё при ней, так и дело за малым!
— Да какие тут дела! Пусть работает. Нам с ней никто не нужен! — горячо шептал Сергей Викторович. — Опыт пусть нарабатывает, дело узнаёт. А замуж… Это потом. Потом! — крикнул он и, не оглядываясь зашагал по дороге в сторону автобусной остановки.
«Ишь, придумали – замуж! Алёнушка и не думает о такой ерунде! Маленькая ещё, как её отпустить? Кому доверить? Никому!» — топнул в подтверждение своим мыслям мужчина, попал прямо по туфельке стоящей рядом в автобусе женщине, извинился. Та нахмурилась, забурчала что–то…
А вечером Сергей Викторович как будто между прочим поинтересовался, нет ли у дочки ухажёра. Надо было, конечно, как–нибудь осторожно, намёком, но не получилось, вышло грубо, рублено. Он так и спросил:
— А ты, Алёна, что же, уже кавалера себе нашла?
Дочка, до этого листавшая какой–то модный журнал, удивленно вскинула брови, оглянулась.
— Что? Какие кавалеры? Пап, ты что?! Откуда такие мысли?
Нет, конечно, Алёна заглядывалась на парней, у неё были друзья ещё со времён учебы в институте, но серьезных отношений не получалось, все девушке казалось, что они не слишком умны, рассудительны, не взрослые они все какие–то. а ещё она каждого примеряла как будто – понравился бы он маме или нет. Мать умерла, когда Алёна училась на втором курсе института. Уже прошла первая любовь к соседу по парте, Орехову Максиму, давно в прошлом остались слёзы по поводу измены этого Орехова с другой девчонкой, дальше обговорены и разобраны другие мальчики, которые врывались в жизнь Алёны и будоражили её воображение.
Нет, пока никто из кандидатов не подходил под идеал, который слепили Ольга с дочкой, надо подождать… Конечно, как биолог, Алёнка понимала, что природа возьмёт свое, а гормоны помогут в этом, но нужно выбирать тщательно, чтобы не разочароваться. Ну, или не разочаровать маму…
К зиме Сергею Викторовичу всегда становилось особенно тоскливо без жены. Он угрюмо смотрел в черноту за окном, вздыхал, говорил, что тянет в груди, посматривал на буфет, где за стопкой тарелок спрятал темно–зелёную бутыль с высокоградусным напитком.
— Погуляй, пройдись, сразу легче станет! — советовала Алёна, напряженно принюхиваясь. Отец не пил уже две недели, справится ли дальше?
— Алён, а пойдём вместе? Ну что я один?
И она послушно шагала рядом, пряча озябшие руки в карманы пальто.
— Тут мы с матерью любили встречаться, а здесь – сидели на лавочке. А вот там, ты помнишь, Елька, она катала тебя на санках, снегу тогда было по колено, а ты маленькая, в шубке, такая неповоротливая… — начинал отец, потом запинался, отворачивался. Опять теснило в груди накатившее чувство. И это было даже приятно, потому что Алёна нежно клала свою ладонь на его плечо, утешала. Она рядом, она не бросит его, несчастного человека, потерявшего жену, всегда будет жалеть, ухаживать за наполненным горем сердцем…
Но у Бога на людей свои планы…
На новогоднем банкете Михаил Романович, наплевав на все условности и нелюбовь матери к новой биологичке, взял, да и пригласил её на танец. Ему уже порядком надоело обнимать раздавшиеся талии заслуженных педагогов, а тут такой цветок, такая милая девушка – и вдруг сидит, скучает… Нехорошо!
Выпив залпом бокал шампанского, Мишка поправил рубашку, новую, купленную на премию в дорогущем магазине, и подошёл к столику, за которым, складывая салфетку гармошкой, сидела Алёна. Она думала, как лучше отметить этот Новый год – приглашать ли домой папиных друзей, или лучше им посидеть вдвоём, чтобы он опять не напился. Папа держался уже довольно долго, как бы не сорвался при большом количестве гостей. А может пойти отмечать к подружкам? Те звали, обещали бенгальские огни, фейерверки и шарады… Мария Денисовна тоже хотела зайти, но это уже числа второго, когда все отдохнут после бурной ночи… Хочется встретить праздник по–новому, радостно!
— Извините, — Алёна вздрогнула, подняла глаза. Миша улыбнулся, протянул ей руку. — Потанцуем?
Девушка пожала плечами. Туфли не очень удобные, платье с узкой юбкой – стоит ли принимать приглашение? Да и он вроде пьян, этот физрук…
А потом словно кто–то подтолкнул в спину, мол, не робей, иди, живём один раз!
Алёна встала, позволила увлечь себя на середину актового зала. Рука молодого человека легла туда, куда положено, ни сантиметром ниже, вторая легко вела в ритме медленного танца партнёршу.
— Как дела? — спросил Миша, столкнулся случайно с учителем алгебры, извинился. — Ну, как вам тут? Нравится?
— Да. Вы знаете, когда я только пришла, мне сказали, что дети очень сложные, что будут постоянные проблемы, но мы как–то смогли договориться, — ответила Алёна.
— Да нормальные тут дети. Как везде. Нет, вы мне про наших дам скажите лучше. Мечтали о таком? — ухмыльнулся Михаил.
— Педагогический коллектив – это тоже примерно везде одинаковое явление, — улыбнулась Алёна. — Когда столько женщин работает рядом, в подчинении женщины опять же, это большой, тяжкий труд.
— Вот как вы… — кивнул с уважением Миша, — как литературно и дипломатично… А я, признаться, порядком возненавидел этот цветник. Ладно ещё пристают с бумажками – на любой чих пиши им планы, графики, программы… Но эти внутренние игры, коалиции, кружки по интересам, интриги…
Он вздохнул. Алёна так внимательно его слушала, так красиво выгнула одну бровку… Ну чудо, а не девушка! И стройненькая, всё при ней, хорошенькая, рыжая опять же – тоже интересно, а то вокруг всё сплошь пепельные блондинки да "каштанки" с седыми корнями.
— Ну а что тогда вы здесь? — удивлённо спросила Алёна. — Вы же тренер? Могли бы найти себе место получше, там, где было бы приятно.
— Ну… Скажем так, у меня есть некоторые обязательства перед матерью, я дал слово, что, пока буду при ней, а то маменька боится, что загуляю, совсем отобьюсь от рук. А так – она довольна, а у меня вечером – ужин, по утрам – завтрак, здесь тоже можно особенно не надрываться, мама за меня все планы–отчёты напишет. Готовлюсь переучиться, найти себя.
Алёна Сергеевна уже откровенно насмешливо смотрела на своего партнёра.
— Надо же, какая искренность! А меня ваша мама упрекала, что я сюда попала по протекции своей руководительницы из института. Забавно… А на кого же вы переучиваетесь, позвольте спросить?
— Я? Вообще–то меня всегда интересовали вопросы реабилитации спортсменов после травм. Нет, медицинского образования у меня пока нет. Два раза поступал, два раза завалил экзамены. Ну а двери педагогического на преподавателя физкультуры были для меня открыты. Тогда я решил идти окольными путями, тем более что мать закатывала глаза и убивалась, что я останусь неучем. Вытерпеть это невозможно, проще сдаться. Я получил диплом, а теперь готовлюсь попробовать ещё раз поступить в медицинский. Трудно, отнимает много сил, но я упорный, добьюсь!
Тем временем из колонок зазвучала быстрая, ритмичная музыка, коллектив принялся стучать каблучками и отплясывать зажигательный танец.
— Извините, давайте отойдём, тут плохо слышно, — предложила Алёна, и они вышли в коридор. — Хотите, поговорим у меня в кабинете.
Оказалось, Миша, с виду такой разгильдяй, очень даже интересный собеседник. Он рассказал, как много его знакомых из профессионального спорта осели на дне, потому что потеряли форму после травмы, как занимаются они в центрах, но мало что получается. А он, Миша, решил, что сможет разработать программу для каждого индивидуально.
— Но это же нужно хорошо знать анатомию, физиологию движений, строение тканей, работу суставов. Без медицинского образования никак, — покачала головой Алёнка. Одна её подруга оканчивала сейчас медицинский институт как раз в этой области, став травматологом. И уж она много чего рассказывала Алёнке и про травмы, и их последствия. — Это целый багаж знаний, огромный, пластами укладывающийся один на другой, без специальной подготовки его не осилить!
— Вот и я о том же. Надо поступить, а там уж разберемся. Алёна, вы не думайте, я не за мамкиной спиной тут, просто… — он замялся, глядя, как девушка, вскипятив чайник, разливает в чашки заварку, потом, кивнув на сахарницу, выжидательно замирает, но Миша пьёт несладкий, тогда она ставит на столик в лаборантской мёд, пастилу. — Спасибо. Так вот, мама очень боится, что я отдалюсь от неё. Ну, этакая тоталитарная опека как будто. Но я давно научился создавать лишь видимость этого. Я рядом – ей спокойно, она не хватается за сердце, не кричит, что сейчас умрёт. Долго ли это сможет продолжаться, ведь когда–то я всё же уйду от неё – я не знаю. И боюсь даже об этом думать. Ну а пока всё идёт тихо и гладко, надеюсь, что поступлю, и тогда… А если не примут, что вполне вероятно, то всё равно уйду в тренеры, школа – не моё. Не могу я всех под одну гребёнку причесывать, нормативы эти для галочки в журнале… Ведь все дети разные. Вот Трякина знаете? Из восьмого?
Девушка кивнула.
— Вот. Я их класс взял когда он был одутловатым пацаном, слабым, медлительным. А ведь есть задатки, наносное всё это, видно, что как будто не его тело. Вызывал мать, она на меня накатала жалобу, что критикую индивидуальность её отпрыска. А отпрыск сам себе не рад! Она его пичкает бутербродами и булками, а ему же не это надо! И ведь он сам ко мне потом пришёл. Влюбился, говорит, хочу стать достойным. Полгода он пыхтел у нас в зале, потом, как весна вдарила, стали с ним ещё и отдельно по утрам бегать, присоединились другие ребята, девчонки тоже. Хочу даже свой спортивный клуб на базе школы зарегистрировать, открыть секцию, пусть ребята занимаются. ЛФК, всякие интересные вещицы – столько всего есть, а меня этими планами да отчётами душат…
— Надо же… — задумчиво сказала Алёна. — А мне вы казались совершенно несобранным, разболтанным человеком, которого только и делают, что ругают на планёрках. Трякин очень хороший мальчик, внешне симпатичный. Вы, Миша, молодец! А родители… Да, трудно с ними… Я имею в виду наших.
Алёна немного опьянела от выпитого шампанского, а в лаборантской было жарко, так что начала кружиться голова, стало как–то сонно и потянуло на откровения.
— Знаете, — продолжила она. — Моя мама умерла, когда я была на втором курсе. Не так давно, по сути. Она тяжело, долго болела, папа очень переживал. И когда наконец мы маму похоронили, отец сильно сдал. Он стал пить, не могу сказать, что дело непоправимо, но всё же… Он как будто специально делает это, чтобы я его спасала, уговаривала, жалела, в общем была рядом. Меня и сюда, поближе к дому, устроила мамина знакомая, велев беречь отца. А я так надеялась, что уеду по распределению в новое место…Надоело дома, тяжело…
— Сильно пьёт? — спросил Михаил.
— Папа? Ну, вот сейчас держится, как будто бросил, а раньше часто срывался, потом плакал, просил прощения… Даже не знаю, как теперь встречать Новый год, кого звать, а кого – нет.
Алёна отвернулась, смотрела, как прорывая густой, крупный снег льётся вниз из фонаря свет. Он стекался на земле в большие, с мягкими очертаниями окружности, точно кто–то бусины разложил или капает расплавленным воском на белую скатерть…
— А вы как? — вдруг спросил Михаил.
— Что я? — вздрогнула Алёна.
— Вы тоже потеряли маму. Больно всё ещё?
Алёна на миг задумалась. Её никто никогда не спрашивал о том, что же чувствует девчонка, похоронившая маму. Отец говорил о себе, родственники – об отце, Мария Денисовна – тоже о нём. Он потерял, он вдовец, он лишился, он бедный. А как же Алёна? Но она молодая, у неё много других дел, забот, вся жизнь впереди, её легче как будто…
— А я плакать разучилась… На поминках последний раз плакала, а потом как отрезало. Будто в горле ком стоит, а никак не выплакать его. Я знаю, это психологическое, это надо прорабатывать, но…
Она что–то судорожно объясняла, досконально, скрупулёзно раскладывала по полочкам своё состояние и как с ним бороться, но Миша только покачал головой.
— Что? — удивленно спросила Алёна. — Нет так? Но я много читала, я разобралась в…
— Что, даже кино жалостливое не трогает? — спросил парень. — А если больно, тоже не плачешь?
— Нет, — пожала плечами Алёнка. — Нельзя, отцу так тяжелее будет.
Она посмотрела на часы, засобиралась, извиняясь и путаясь в рукавах пуховика.
— Ой, извините, папа ждёт! — пролепетала она.
— Я провожу, — Михаил встал, помыл чашки, помог убрать со стола. — Я только куртку возьму!
Он догнал её уже на школьном крыльце, уверенно взял под руку, повёл по узкой, протоптанной дворником дорожке к калитке.
— А давайте встретим Новый год вместе? — вдруг предложил он. — Нет, вы не подумайте ничего такого! Я могу выхлопотать вам место на нашей спортивной базе, едем туда послезавтра, все трезвенники, половина женатых, будут и дамы. Я думаю, вы найдете с ними общий язык. Соглашайтесь, там очень хорошо! — Миша уже рассказывал, какой там лес, звал на лыжные прогулки, на шашлыки и в баню, но Алёна только покачала головой.
— Отец не поймёт. Я уеду – он напьётся, — надев варежки, сказала она. — Так что спасибо, но не могу.
— Ну да, ну да… — вдруг усмехнулся Миша. — Вы ж сиделка, всю жизнь теперь будете отца оберегать, жить с ним, жить им самим, а ваша жизнь – это так, ерунда! Он страдает, он мучается, он, не вы. Вы всего лишь остались без мамы, вы не покажете ей своего жениха, она не поможет вам выбрать свадебное платье, не примет на руки вашего первенца, не…
Алёна остановилась, закусила губу и испуганно смотрела на своего провожатого. Он говорил всё правильно, верно, точно, но зачем так остро, так больно??..
— Замолчите! Замолчите же! — вдруг закричала она. Редкие прохожие оборачивались на них, шептались, что вот, молодёжь напилась, теперь будет отношения выяснять. — Вы не знаете, о чём говорите! Папа для меня очень много значит. В четыре года я попала в больницу с воспалением лёгких. Мама тоже заболела, её положили во взрослую, а меня отправили в детское отделение. Папа был со мной, он сидел у моей кровати, а я то просыпалась, то снова проваливалась куда–то в сон. Я плохо помню, как всё было, но вот его руки… Это ощущение его прохладных рук на лбу я хорошо запомнила, он был тогда тем, за кого я цеплялась, чтобы не умереть, мне кажется. Он пел мне колыбельные, хотя не знал ни одной, пел просто так, сочинял и про зайцев, и про белок, и про луну. Он рассказывал мне сказки, и все дети, что были тогда со мной, тоже слушали. Он носил меня на руках посмотреть в окно, потому что там была весна, всё зацветало… А ещё он переживал за маму, её он не мог навестить, тогда бы ко мне его больше не пустили, мама болела там одна. Бабушки и дедушки у нас живут далеко, они пару раз привозили передачи, звонили, мы им звонили тоже, но мама всё равно была одна… Папа винит себя, но здесь виновата была только я, я её заразила, из–за меня она там без всех лежала… А вы тут про то, что папина жизнь – это так, пустяки…
— Конечно. Он взрослый человек, он знает, что люди умирают, но почему–то взвалил на вас всю ответственность за это…Он…
Алёна дослушивать не стала, размахнулась и дала Мишке пощёчину. Пока он удивленно таращился на девушку, из темноты вынырнула мужская фигура, тоже наподдала Михаилу, он, покачнувшись, встал в стойку, но немного растерялся от неожиданности.
— Ты что тут к моей дочери пристаёшь, вражина?! — зарычал нападавший, попытался схватить Мишку за воротник. — А ну пошёл прочь!
Алёна испуганно вздохнула, потом, разобравшись, в чем дело, кинулась к отцу, стала дергать его за руки, оттаскивать от Михаила, объяснять, что всё хорошо, что они просто разговаривали.
— Да? Это теперь так называется? Хорошо, что я тебя встречать пошёл, а то все эти гулянки неизвестно чем оборачиваются! Да о чём он мог с тобой разговаривать? Всем им одно надо! — зарычал Сергей Викторович. От него пахло... Не сильно, но Алёна сразу уловила знакомый запах. Её замутило.
— Папа, ты же обещал… Ты говорил, что бросил, что… — Вдруг стало так противно от всего, захотелось убежать, спрятаться где–нибудь, да хоть в снег зарыться и сидеть там до самой весны…
А потом закипела злость. Алёнка бросилась на отца, стала бить его кулачками по груди, шепча, что он её обманул.
Сергей, не рассчитав, отправил дочку в снег, и тут из кустов выскочил паренек, совсем ещё мальчишка, в лёгкой куртке, кроссовках и без шапки. Он уверенно повалил Сергея Викторовича, заломил ему руки.
— Никишин, а ты что тут делаешь?! Ну молодцом, Никишин, считай, зачёт сдал! — рассмеялся, потирая ушибленную челюсть Михаил.
— А я, Алёна Сергеевна, к вам, проводить хотел, смотрю, у вас проблемы… — Петя Никишин, одиннадцатиклассник, который вот уже который месяц не сводил с новой учительницы по биологии глаз, ходил на её кружок, зубрил учебник наизусть, хотел даже письмо с признанием в любви писать, но всё не решался, теперь сидел верхом на отце своей возлюбленной, а тот брыкался, пытаясь скинуть победителя. — Вы, Михаил Романович, неверно тактику выбрали, тут левая рука слабая, тут…
— Поучи меня ещё, — обиженно пробубнил физкультурник.
— Петя, отпустите моего отца, немедленно слезьте с него! — приказала Алёна.
— А почему он вас бьёт? Вы каждый раз грустная приходите по утрам, а неделю назад синяк замазали под глазом. Это он вас?! — строго спросил Петька. Он было рослым, физически развитым парнем, по виду походил на студента, силы в нём было, хоть отбавляй.
— Нет! Нет, что ты! Это я на угол шкафчика налетела! Ну что ты себе придумал?! — оправдывалась Алёна.
Вокруг них уже собиралась толпа, люди прислушивались, кто–то предложил вызвать полицию.
— Так, все быстро за мной! — скомандовала Алёна. — Ещё не хватало сидеть всю ночь за решёткой! А ты, папа, руками не маши, дома поговорим! Кошмар какой–то!
Выбежала из здания школы Мишина мама. Кто–то уже сообщил ей о зреющем на лице сына синяке. Александра Петровна искала глазами Михаила, но впереди уже было пусто…
… Они сидели за круглым столом в квартире Сергея Викторовича и хмуро поглядывали друг на друга. Каждый держал у щёк замороженные куски съестного, пытаясь прогнать синюшный оттенок неудачно начавшейся беседы.
Алёна, умывшись и поставив чайник, что–то делала на кухне. Мужчины потупились, стали рассматривать узоры на старенькой скатерти.
— Никто из вас не достоин её! — в сердцах воскликнул вдруг Петя. — Вы все её используете, всё для себя! А я готов посвятить ей себя полностью.
— Да что ты понимаешь в чувствах, малец?! — усмехнулся Сергей Викторович. — Я Алёнку свою с рождения на руках баюкал, чувствую её, как себя, не указывай мне, как жить! — сердито ударил кулаком по столу хозяин дома.
— Да вы разве не видите, она же грустная! У неё глаза пустые, будто душу из них выкачали! А всё потому, что ничего хорошего от вас всех нет! Она себя всю отдала, оставьте вы Алёну Сергеевну в покое! — горячо заговорил Петя. — Я окончу школу, мы поженимся, я сделаю так, чтобы она никогда больше не грустила!
— Чего? Ты на ней женишься?! — усмехнулся Михаил, забарабанил пальцами по столу, оглянулся, потом доверительно наклонился вперед. — Петь, я ничего не имею против тебя лично, ты умный парень, начитанный, с головой дружишь, но смешно же – ты и она… Это первая любовь, я понимаю, но сними розовые очки! Ты слишком молодой, а она должна быть с тем, кто ей ровня. Мы с Алёной, кажется, нащупали что–то общее, у нас…
— Чего ты там нащупал, нахал?! — вскочил Сергей Викторович. — Что ты можешь нащупать своими похотливыми руками, а? Одно у вас у всех на уме! Грязные, пошлые мысли, я знаю! Нет, Алёнушке этого ничего не нужно, у неё мать умерла, у нас с ней потеря, боль! — он стал бить себя в грудь, всхлипнул. — Алёна еще не оправилась, отстаньте от неё! Мы с ней сами, мы вместе, ей не замуж надо, а со мной, с отцом родным побыть, пережить…
Он осел на стул, размяк, отбросил кусок курятины, которым холодил подбитый глаз, дернулся, желая заплакать, но тут в комнату вошла Алёна, встала у самого стола, сложив руки на груди.
Все посмотрели на неё. Без косметики она, действительно, выглядела измученной, бледной, уставшей, как будто не спала много–много ночей подряд.
— Да не хочу я, папа, ни с кем «побыть»! Мамы нет уже три года, почти четыре, я устала сидеть в твоём горе! Ты потерял, ты овдовел, осиротел, ты, ты, ты!! А я что? Миша был прав, я потеряла не меньше, но что ж теперь, может тоже смотреть на дно бутылки? Или это привилегия только мужчин? А, папа? Ты мне обещал не пить?
Сергей кивнул, хотел что–то добавить, но Алёна не дала и слова вставить.
— Сколько раз обещал? Горе топишь? Удобно… Ой, как удобно! А ты знаешь, что тебя не уволили только благодаря тому, что я ходила к твоему начальству с подарками, просила… Мне было стыдно, ох, как стыдно! Но я понимаю, что, если ты потеряешь работу, я тебя уже не удержу. Я устала тащить тебя на себе. Ты вспомнил… Ты почувствовал… Ты опять в тоске… Я не могу дальше тебя утешать, нечем. Ребят! — тут она посмотрела на покрасневшего Петю, хмурого Михаила. — Вы очень хорошие, оба! Но не сейчас! Тут, — Алёна показала на грудь, — вообще пусто. Я разучилась чему–то радоваться, сил нет просто. Я постоянно переживаю, как там отец, что дальше, когда он очередной раз впадёт в тоску свою безмерную. Да мама бы выгнала тебя давно, папка! И бродил бы ты вокруг её дома, а она бы не пустила! Ты был сильным, смелым, ты руками беды разводил, а потом всё сбросил на меня.
Миша, было, потянулся, чтобы обнять девчонку, но она мягко убрала его руки.
— Нет, Миш, мне очень лестно, даже интересно, что сказала бы твоя мама, но нет… Вы тут как знаете, а мне надо уйти.
— Куда, дочка?! Новый год скоро, праздник же… — растерянно встал со своего места Сергей Викторович.
— Давай, я провожу! — предложил Миша.
— Алёна Сергеевна, может, такси вам вызвать? — не отставал Петя.
— Ничего не надо. Я к подруге. Не звоните мне, оставьте меня в покое.
— Алёна! — строго зашептал отец. — Не отпускаю! Слышишь меня?! По подругам шататься – где это видано?!
— Пап, я давно взрослая, а ты и не заметил. У самого седина по вискам, руки, вон, трясутся…
… Она шла по пустой улице, спокойно, внимательно разглядывая все вокруг, будто видела в первый раз. Воспоминания… Они шли за ней по пятам. Здесь везде была мама, весь город был наполнен ею, а Алёнка и забыла… Папа вспоминал, горевал, Алёна лечила его своей лаской, а о себе подумала только сейчас.
Сев на скамейку и поймав на ладошку тихо падающую снежинку, Алёнка рассмотрела её лучики, посчитала их, сбилась, стала считать по–новой, но снежинка растаяла, осталась только лужица…
— Нет, я же не успела! Нет, зачем ты?!.. Я не посчитала, мама! Я ничего не успела!.. Мне опять тебя не хватает, мама!
Алёна снова научилась плакать… Горячие слёзы бежали по её щекам, а она даже не вытирала их, изучая это ощущение. Весь мир тонул в её слезах, дрожал, затягивался пеленой, таял, а потом стал чем–то тёплым, влажным, что коснулось Алёнкиной руки.
Девушка вздрогнула. Рядом с ней сидел пёс, грязный, лохматый пёс, совершенно беспородный и такой худой, что по праву мог считаться самым несчастным существом в этом мире. Он не лаял, не скулил, не клянчил угощение, а просто сидел рядом, будто охраняя новую Алёну, что сейчас рождалась в этот поздний час на лавочке, в гуще снегопада
— Алёна! Не двигайся! Мы сейчас его прогоним! — услышала она вдруг голос отца. Тот крался сбоку с какой–то палкой.
— Алёна Сергеевна, не бойтесь, он вас не тронет, я принесу колбасы, он убежит за мной. Только не трогайте его, вдруг лишайный! — советовал Петька.
А Миша молча подошел, пару секунд смотрел на пса, тот – на него, потом мужчина сел рядом на лавочку.
— Как назовёшь? — поинтересовался он у Алёны. — А это ж у нас девочка…
Собака зарычала.
— Ну простите, дама, — кивнул Миша. — Может, Надька? У нас с матерью была такса Надька, хорошая…
— Не знаю. Я сама решу. Уйди, пожалуйста, — отвернулась Алёна.
— Ладно, извини…
Миша ушёл, засунув руки в карманы и подняв воротник. Герда, так назвала Алёнка собаку, рыкнула, оглянулась на хозяйку, мол, вернуть его? Но девушка покачала головой. Не сейчас…
— Мам, ты же знаешь, что я очень люблю тебя. Просто прийти тогда в больницу, навестить тебя было очень страшно… В те последние дни. Прости меня… — Алёна скривилась, снова заплакала. — Я оказалась слабой, мамочка. Я была тебе нужна, но не смогла. И папе не могу помочь…
Собака, слушая, вздохнула, положила голову на скамейку рядом с Алёнкой.
— Мам, а можно я снова буду радоваться? Ну просто всему, а? Я не могу так больше, мы как будто застряли где–то с отцом…
С дерева прямо на голову Алёны вдруг упал снег. Девушка ойкнула, вскочила, стала выгребать снег из–за воротника. Собака тоже дернулась, завиляла хвостом, чуть отпрыгнула, словно приглашая поиграть.
— Снежки? Ты любишь играть в снежки? Хочешь просто побегать? — натянув варежки, шептала Алёна. — И я люблю. Сто лет этого не дала, пора вспоминать!..
Жители соседних домов проснулись от звонкого лая, посмотрели в окно: чудная девчонка, лежа на снегу, вычерчивала ногами и руками снежного ангела, рядом прыгала дворняга. А потом появились еще трое мужчин и стали перекидываться с девушкой снежками.
Все смотрели, но никто в это утро не вызвал полицию, будто чувствуя, что здесь она не нужна, здесь просто маленькое чудо…
Сергей Викторович пить не бросил, хотя делал это редко, старался занять себя делами, затеял делать ремонт в квартире, стал ходить в шахматный кружок, даже участвовал в соревнованиях.
Миша так и не поступил в медицинский, ушёл на тренерскую работу, в частный спорт–клуб, где встретил свою будущую жену. Он даже обрадовался, что Алёна дала ему тогда от ворот поворот.
Петя окончил школу, ушёл служить в армию. Он надеялся, что вернется и уж тогда покорит сердце Алёны Сергеевны. Но не случилось. Он изменился и, посмотрев на свою учительницу, осознал вдруг, что её можно уважать, восхищаться, но любить он её не сможет…
Алёна, поняв, что много упустила, съехала от отца, сняла однокомнатную квартиру, занялась танцами, кулинарией, много гуляла с подругами по городу, а Герда ждала её дома, любя и ничего не требуя взамен. Она была послана Алёнке для спокойной радости, как лекарство. И девушка его принимала с должным вниманием.
Алёна снова смеялась и плакала, жила, надеясь на лучшее, мечтала и загадывала желания. Она позволила себе идти вперед, наслаждаясь каждым моментом. Оля, Алёнкина мама, тоже так делала много лет назад, чем и запала в сердце будущему мужу. А дочка так на неё похожа, у неё тоже должно быть всё хорошо. Главное — верить в самое хорошее и позволить себе быть счастливой!..
Зюзинские истории
Из сети интернет
Невысокая, худенькая, со светло–рыжими волосами, собранными во вьющийся на кончике «конский хвост», в белой блузочке и юбке–плиссе, она была в этот момент так похожа на мать, что Сергей Викторович, наблюдая за дочкой из окна, крепко сжал кулаки, лицо его, до этого равнодушное, в красных пятнах, стало бледным, грустным, глаза как будто разом выцвели, поникли мощные, бугрящиеся мышцами плечи, руки повисли двумя канатами вдоль тела.
Мужчина ударил кулаком в стену, отвернулся и, плеснув себе в рюмку, выдохнув, залпом выпил.
Он уже давно не покупал ничего, кроме медицинского спирта, бодяжил его с водой, встряхивал, пока рука не устанет от монотонного движения, потом оставлял на день–два, а после пил, уставившись в стену.
На стене – фотокарточка в рамке, Алёнкина мать, Ольга, молодая, красивая, смеётся, а на плече её лежит длинная, пушистая коса, такая же рыжая, как сейчас у Алёнушки…
Сергей Викторович налил ещё, опять выпил, закашлялся, стал хватать ртом воздух.
Косу эту Ольга сама срезала, когда от лекарств стали вылезать волосы, отдала мужу там, в коридоре больницы, когда Серёжа с судками и термосом приехал навестить жену. Он всегда готовил что–то новенькое, стоял у плиты, потом разливал, раскладывал по чисто вымытым судочкам и бежал в больницу…
А Оля ничего не ела. Он уговаривал, сначала ласково гладил её по плечу, по костлявой спине, по рукам с натянутыми под кожей венами, потом ругался тихо, шёпотом, Ольга пыталась проглотить хоть две ложки, но бледнела, отворачивалась. Тогда Серёжа, забывшись, начинал кричать, клял всё и всех кругом последними словами, его выводили под руки санитары, Оля, красная, плачущая, утыкалась в подушку и уже больше не оборачивалась, пока не приходил врач.
— Вы понимаете, — шептала она, — это он от бессилия…
И лежащие в палате женщины, и медицинский персонал – все всё понимали, жалели, но всё же грубые, просторечные ругательства Серёжи вызывали неприятные чувства.
А он шёл домой и напивался. Сначала не хотел — ну как же, дочка скоро придёт, надо как–то держать себя в руках, а потом, когда внутри не оставалось больше сил, срывался.
Однажды, в очередной раз вернувшись из клиники, он, осев в прихожей на пол, завыл, а потом, сквозь слезы, заикаясь, прошептал:
— Поскорее бы… Хватит! Хватит уже!
Он кричал куда–то в потолок, и крик его, прорвавшись через бетонные перекрытия, мчался вверх, в небо, в космический холод Вселенной.
Алёна, услышав тогда голос отца, опрометью бросилась по лестнице вверх, уронив на ступеньки сумку, влетела в квартиру и упала, споткнувшись о ноги Сергея Викторовича…
Ольгу хоронили в ноябре. Этот день часто снится Серёже, как будто он опять стоит посреди кладбища, простоволосый, трясущийся. В руках цветы, к плечу прижалась Алёнка, она тихо плачет, закусив губу, тоже дрожит. И плывут мимо лица людей, они – как в тумане, не разобрать кто где…
У Сергея и Алёнки теперь внутри огромный шрам, широкий, то и дело надрывающийся и сочащий воспоминаниями. Он зарастает очень медленно, болит, ноет, дергает, то и дело врываясь в жизнь несбывшимися желаниями.
Но бежит по земле колесо жизни, крутит, вертит спицами, то ты наверху – радуешься, хорошо тебе, воздух кажется легким, свежим, и ты расправляешь плечи, улыбаешься, а потом опять тебя тянет вниз, к земле, мнёт, давит, и ты падаешь в такую бездну, вырваться из которой поможет только рюмка…
Так чувствовал свою жизнь Сергей Викторович.
Алёна же, молоденькая, вся ещё тёплая, нежная, звонкая, должна была видеть мир по–другому. Яркий, такой же звонкий, как она сама, он ведь до краёв наполнен тем, что любила мама – воробьиным гомоном в кустах, шумом дождя по крыше ранней осенью, блеском солнца в лужах на обочине, взмывающими в небо стрижами и трелью утреннего трамвая. Но это трудно замечать, когда постоянно одёргиваешь себя, волнуешься за кого–то, чувствуешь ответственность за другого…
Алёнка училась в институте и вот наконец получила диплом. Теперь она настоящий педагог, будет преподавать биологию в школе. Это хорошо, что теперь есть работа, потому что пьющего папку того гляди уволят с завода, тогда на что они станут жить?! А тут даже место по распределению Аленушке дали недалеко от дома. Это постаралась Алёнкина руководительница диплома, она выхлопотала удобное местечко в соседней школе.
— Не стоит, Мария Денисовна, правда! Ну куда отправят, туда отправят! Неудобно мне! — смущенно благодарила Алена.
— Неудобно? А с отцом что будет, если ты уедешь? Я же всё знаю, Алёнка, Сергей с моим мужем в одном доме жил, потом вы и мы переехали… Хороший он человек, твой папа, сильный, смелый, а как беда пришла, нужен, оказывается, за ним пригляд… — надевая жакет и расправляя воротничок блузки, ответила Мария Денисовна.
— А я? Мне как лучше, Мария Денисовна? Другие уезжают, в новые места, в новые дома, интересно будет им… А я что? Хуже? Ну не нянька же я отцу! — рассердилась Алёна. Она так ждала, что вырвется наконец из квартиры, из той ограниченной отцом и учёбой жизнью, которая уже начинала душить, заставляя завидовать сокурсникам. У них не умирала мать, их отец не превращал жизнь в постоянное страдание и тоску…
— Знаешь, девочка, — покачала головой Мария Денисовна. — У тебя многое впереди, а у Серёжи что? Уйдёшь и ты от отца, что тогда? Мужчина один не может. Это только считается, что они, мужики, одиночки, как волки, что могут без всех прожить. А враньё всё это, им забота нужна, ласка, уют. Ты теперь в доме хозяйка, ты и должна за отцом ухаживать. И не спорь, Алёна, не спорь! Ты же видишь, в кого он превращается! Потом винить себя будешь, если что случится! Ну поработаешь года три, потом переведёшься куда–нибудь. Алён, в общем так, мы тебе диплом сделали красный? Сделали. Ну будь добра теперь слушаться. Всё, извини, мне пора! — женщина вышла из кабинета, оставила дверь открытой. — Иди домой, поздно уже. Ох, Серёжа, Серёжа…
Алёна отвернулась. За отца ей было всегда стыдно. Она его очень любила, кажется, что умерла бы, если надо, только бы ему было хорошо, но то, что папка пил, что буянил иногда, и об этом знали все окружающие, её мучило, как будто предавал он её доверие, любовь предавал, словно плетью бил по рукам, которыми она его обнимала. Нет, Сергей Викторович на дочку ни разу руки не поднял, мог топать ногами, кричать, бить кулаком по столу, валить могучими руками мебель, но дочку мизинцем бы не задел. Однажды он не пошёл на работу, в тоске весь день лил и лил в себя горькую. Алёна пришла домой поздно, засиделась у подружки…
Сергей Викторович, еле подняв голову, посмотрел на дочь, покачал головой:
— Всё гуляешь? Она там, в земле, ей больно, ей холодно, а ты гуляешь… С парнями обжимаешься, губы, вон, накрасила, фу! А про мать ни разу не вспомнила сегодня! Уууу! — застонал он, потому что Алёнка, так же как покойная Оля, наклонила головку набок, точно воробышек прислушивается к шороху в кустах.
— Пап, ну что ты! Я у Иринки сидела, мы ей платье шили… Папа, ты опять не ходил на работу? Пил? Папа, так нельзя, ты же заболеешь! Ну, давай, вставай, иди спать ложиться. Ну…
Она хотела подойти к отцу, чтобы помочь ему дойти до кровати, но он, вскочив, швырнул полную рюмку в стену рядом с дочерью. Гранёное стекло на толстой, расплющенной кругляшом ножке тут же разлетелось вдребезги. Осколок чиркнул по Алёниной щеке, а спирт пополам с водой стал щипать рану.
Девушка отшатнулась, зажала щёку рукой, заплакала, села на пол.
Сергей, побледнев, кинулся к ней, стал ползать вокруг, уговаривать перестать, всё тянул руку, чтобы посмотреть, что натворил.
— Не трогай! Ну сколько можно, папа? Сколько ты ещё будешь вот так заливаться? Ну заболеешь, будет всем от этого лучше? Соседи устали от твоих скандалов, на глаза людям показываться стыдно! Знаешь, уеду я, пожалуй! Уеду, а ты, как хочешь, живи. Надоело мне бутылки выносить, надоело уговаривать тебя оставаться человеком. Мама бы такого не стерпела, да и я не буду!
Она встала, отряхнула от мелких осколков юбку, хотела выйти из комнаты, но отец не дал. Побледнев, он испуганно посмотрел на дочь, схватил её за руку, потянул к себе.
— Прости, Алёнушка, прости, дочка! Милая моя, прости! — он целовал её ноги, гладил, потом сел опять на пол и просто плакал. Алёна, точно подкошенная, осела рядом, она слышала, как гулко стучит его сердце, чувствовала, как ходят ходуном отцовы рёбра под тугим корсетом мышц. Ей было жалко папку – он как будто в клетке, которую сам себе выстроил…
После того случая Сергей Викторович не пил месяц, держался, а потом снова сорвался, но дочь пальцем не трогал, просто, если чувствовал, что накатывает внутри боль, гнал Алёнушку из комнаты, она послушно уходила…
И вот теперь ради него она осталась в городе, отнесла документы в соседнюю школу, став учителем биологии.
… — Ну, Алёна Сергеевна, вот ваш кабинет, — устало выдвинув стул и сев за первую парту, огляделась завуч, Александра Петровна. — Летом ремонт сделали, так что всё новое, свежее. Да что уж тут… — женщина махнула рукой, потом вздохнула. — К декабрю всё равно разломают всё, а что не разломают, попортят. Это же не дети – изверги! Дети – это в первом классе, ну во втором. А дальше – сатаны. Вы с ними построже, Алёна Сергеевна, а то знаем мы вас, молодых – панибратство, этакое единение, мол, «я вас понимаю, сама только из–за школьной скамьи». Недопустимо это. Ну всё, осваивайтесь, если что, обращайтесь. Пойду.
Александра Петровна встала, взглянула в окно, где по футбольному полю бегал, выполняя разные упражнения с мячом, какой–то мужчина в футболке и шортах.
— Да, конечно, я буду иметь в виду, — кивнула Алёна и тоже посмотрела в окно. — Кто это? Разве посторонних пускают на территорию?
— А кто вам сказал, что это посторонний? — вдруг строго, даже зло, ответила женщина. — Вы, Алёна Сергеевна, конечно, не с улицы, что называется, пришли, протеже известных людей, но имейте в виду, что никаких привилегий иметь здесь не будете. Как все – вот ваша стезя. Тогда выйдет толк.
— Что вы имеете в виду? — удивленно вскинула брови Алёна. — Я сюда по распределению пришла. Какие привилегии?!
— А такие. Мой Миша четыре года в провинции жил, отправили, он поехал. Потом только в Москву вернулся. Я ходила, просила, но не послушали, отослали. Не голубых кровей мальчик, и точка. А другие… Ладно, Алёна, Сергеевна, дел много. До свидания!
Александра Петровна ушла, хлопнув дверью, а Алёнка, нахмурившись, всё смотрела, как ловко гоняет по полю мяч молодой футболист…
Начался учебный год, на первом же педагогическом совете Алёну представили другим педагогам. Те, скупо кивнув, улыбнулись ей, потом отвернулись.
— Приятно познакомиться! — вдруг раздался голос из–за открывшейся двери. В кабинет вальяжно вошёл тот самый футболист, улыбнулся, сел рядом с Алёнкой.
— Опаздываете, Михаил Романович, нехорошо! — директор покачала головой. — Вы когда план сдадите? Как обычно в конце года? Учтите, скоро аттестация школы, подведёте нас, пеняйте на себя!
Миша виновато понурился, потом, вздохнув, клятвенно заверил, что исправится, глянул на мать, сидящую в «президиуме». Та напряженно собрала губки трубочкой, делая вид, что изучает какие–то документы.
Так вот оно что… Физкультурник – сын Александры Петровны, его она жалела, когда отчитывала Алёну за «голубую кровь»…
Девушка усмехнулась. Конечно, маменькин сынок, теперь под боком у неё, под контролем и опекой, а уж на Алёну как напустилась!..
Не шатко–не валко тёк учебный процесс. Сергей Викторович даже был рад, рассказывал на работе сменщику, что дочка на ноги встала, теперь взрослая, работает, вон, каких лбов учит!
— Да замуж скоро выйдет, там не до работы станет! — усмехались напарники. — Молодая, красавица, всё при ней, так и дело за малым!
— Да какие тут дела! Пусть работает. Нам с ней никто не нужен! — горячо шептал Сергей Викторович. — Опыт пусть нарабатывает, дело узнаёт. А замуж… Это потом. Потом! — крикнул он и, не оглядываясь зашагал по дороге в сторону автобусной остановки.
«Ишь, придумали – замуж! Алёнушка и не думает о такой ерунде! Маленькая ещё, как её отпустить? Кому доверить? Никому!» — топнул в подтверждение своим мыслям мужчина, попал прямо по туфельке стоящей рядом в автобусе женщине, извинился. Та нахмурилась, забурчала что–то…
А вечером Сергей Викторович как будто между прочим поинтересовался, нет ли у дочки ухажёра. Надо было, конечно, как–нибудь осторожно, намёком, но не получилось, вышло грубо, рублено. Он так и спросил:
— А ты, Алёна, что же, уже кавалера себе нашла?
Дочка, до этого листавшая какой–то модный журнал, удивленно вскинула брови, оглянулась.
— Что? Какие кавалеры? Пап, ты что?! Откуда такие мысли?
Нет, конечно, Алёна заглядывалась на парней, у неё были друзья ещё со времён учебы в институте, но серьезных отношений не получалось, все девушке казалось, что они не слишком умны, рассудительны, не взрослые они все какие–то. а ещё она каждого примеряла как будто – понравился бы он маме или нет. Мать умерла, когда Алёна училась на втором курсе института. Уже прошла первая любовь к соседу по парте, Орехову Максиму, давно в прошлом остались слёзы по поводу измены этого Орехова с другой девчонкой, дальше обговорены и разобраны другие мальчики, которые врывались в жизнь Алёны и будоражили её воображение.
Нет, пока никто из кандидатов не подходил под идеал, который слепили Ольга с дочкой, надо подождать… Конечно, как биолог, Алёнка понимала, что природа возьмёт свое, а гормоны помогут в этом, но нужно выбирать тщательно, чтобы не разочароваться. Ну, или не разочаровать маму…
К зиме Сергею Викторовичу всегда становилось особенно тоскливо без жены. Он угрюмо смотрел в черноту за окном, вздыхал, говорил, что тянет в груди, посматривал на буфет, где за стопкой тарелок спрятал темно–зелёную бутыль с высокоградусным напитком.
— Погуляй, пройдись, сразу легче станет! — советовала Алёна, напряженно принюхиваясь. Отец не пил уже две недели, справится ли дальше?
— Алён, а пойдём вместе? Ну что я один?
И она послушно шагала рядом, пряча озябшие руки в карманы пальто.
— Тут мы с матерью любили встречаться, а здесь – сидели на лавочке. А вот там, ты помнишь, Елька, она катала тебя на санках, снегу тогда было по колено, а ты маленькая, в шубке, такая неповоротливая… — начинал отец, потом запинался, отворачивался. Опять теснило в груди накатившее чувство. И это было даже приятно, потому что Алёна нежно клала свою ладонь на его плечо, утешала. Она рядом, она не бросит его, несчастного человека, потерявшего жену, всегда будет жалеть, ухаживать за наполненным горем сердцем…
Но у Бога на людей свои планы…
На новогоднем банкете Михаил Романович, наплевав на все условности и нелюбовь матери к новой биологичке, взял, да и пригласил её на танец. Ему уже порядком надоело обнимать раздавшиеся талии заслуженных педагогов, а тут такой цветок, такая милая девушка – и вдруг сидит, скучает… Нехорошо!
Выпив залпом бокал шампанского, Мишка поправил рубашку, новую, купленную на премию в дорогущем магазине, и подошёл к столику, за которым, складывая салфетку гармошкой, сидела Алёна. Она думала, как лучше отметить этот Новый год – приглашать ли домой папиных друзей, или лучше им посидеть вдвоём, чтобы он опять не напился. Папа держался уже довольно долго, как бы не сорвался при большом количестве гостей. А может пойти отмечать к подружкам? Те звали, обещали бенгальские огни, фейерверки и шарады… Мария Денисовна тоже хотела зайти, но это уже числа второго, когда все отдохнут после бурной ночи… Хочется встретить праздник по–новому, радостно!
— Извините, — Алёна вздрогнула, подняла глаза. Миша улыбнулся, протянул ей руку. — Потанцуем?
Девушка пожала плечами. Туфли не очень удобные, платье с узкой юбкой – стоит ли принимать приглашение? Да и он вроде пьян, этот физрук…
А потом словно кто–то подтолкнул в спину, мол, не робей, иди, живём один раз!
Алёна встала, позволила увлечь себя на середину актового зала. Рука молодого человека легла туда, куда положено, ни сантиметром ниже, вторая легко вела в ритме медленного танца партнёршу.
— Как дела? — спросил Миша, столкнулся случайно с учителем алгебры, извинился. — Ну, как вам тут? Нравится?
— Да. Вы знаете, когда я только пришла, мне сказали, что дети очень сложные, что будут постоянные проблемы, но мы как–то смогли договориться, — ответила Алёна.
— Да нормальные тут дети. Как везде. Нет, вы мне про наших дам скажите лучше. Мечтали о таком? — ухмыльнулся Михаил.
— Педагогический коллектив – это тоже примерно везде одинаковое явление, — улыбнулась Алёна. — Когда столько женщин работает рядом, в подчинении женщины опять же, это большой, тяжкий труд.
— Вот как вы… — кивнул с уважением Миша, — как литературно и дипломатично… А я, признаться, порядком возненавидел этот цветник. Ладно ещё пристают с бумажками – на любой чих пиши им планы, графики, программы… Но эти внутренние игры, коалиции, кружки по интересам, интриги…
Он вздохнул. Алёна так внимательно его слушала, так красиво выгнула одну бровку… Ну чудо, а не девушка! И стройненькая, всё при ней, хорошенькая, рыжая опять же – тоже интересно, а то вокруг всё сплошь пепельные блондинки да "каштанки" с седыми корнями.
— Ну а что тогда вы здесь? — удивлённо спросила Алёна. — Вы же тренер? Могли бы найти себе место получше, там, где было бы приятно.
— Ну… Скажем так, у меня есть некоторые обязательства перед матерью, я дал слово, что, пока буду при ней, а то маменька боится, что загуляю, совсем отобьюсь от рук. А так – она довольна, а у меня вечером – ужин, по утрам – завтрак, здесь тоже можно особенно не надрываться, мама за меня все планы–отчёты напишет. Готовлюсь переучиться, найти себя.
Алёна Сергеевна уже откровенно насмешливо смотрела на своего партнёра.
— Надо же, какая искренность! А меня ваша мама упрекала, что я сюда попала по протекции своей руководительницы из института. Забавно… А на кого же вы переучиваетесь, позвольте спросить?
— Я? Вообще–то меня всегда интересовали вопросы реабилитации спортсменов после травм. Нет, медицинского образования у меня пока нет. Два раза поступал, два раза завалил экзамены. Ну а двери педагогического на преподавателя физкультуры были для меня открыты. Тогда я решил идти окольными путями, тем более что мать закатывала глаза и убивалась, что я останусь неучем. Вытерпеть это невозможно, проще сдаться. Я получил диплом, а теперь готовлюсь попробовать ещё раз поступить в медицинский. Трудно, отнимает много сил, но я упорный, добьюсь!
Тем временем из колонок зазвучала быстрая, ритмичная музыка, коллектив принялся стучать каблучками и отплясывать зажигательный танец.
— Извините, давайте отойдём, тут плохо слышно, — предложила Алёна, и они вышли в коридор. — Хотите, поговорим у меня в кабинете.
Оказалось, Миша, с виду такой разгильдяй, очень даже интересный собеседник. Он рассказал, как много его знакомых из профессионального спорта осели на дне, потому что потеряли форму после травмы, как занимаются они в центрах, но мало что получается. А он, Миша, решил, что сможет разработать программу для каждого индивидуально.
— Но это же нужно хорошо знать анатомию, физиологию движений, строение тканей, работу суставов. Без медицинского образования никак, — покачала головой Алёнка. Одна её подруга оканчивала сейчас медицинский институт как раз в этой области, став травматологом. И уж она много чего рассказывала Алёнке и про травмы, и их последствия. — Это целый багаж знаний, огромный, пластами укладывающийся один на другой, без специальной подготовки его не осилить!
— Вот и я о том же. Надо поступить, а там уж разберемся. Алёна, вы не думайте, я не за мамкиной спиной тут, просто… — он замялся, глядя, как девушка, вскипятив чайник, разливает в чашки заварку, потом, кивнув на сахарницу, выжидательно замирает, но Миша пьёт несладкий, тогда она ставит на столик в лаборантской мёд, пастилу. — Спасибо. Так вот, мама очень боится, что я отдалюсь от неё. Ну, этакая тоталитарная опека как будто. Но я давно научился создавать лишь видимость этого. Я рядом – ей спокойно, она не хватается за сердце, не кричит, что сейчас умрёт. Долго ли это сможет продолжаться, ведь когда–то я всё же уйду от неё – я не знаю. И боюсь даже об этом думать. Ну а пока всё идёт тихо и гладко, надеюсь, что поступлю, и тогда… А если не примут, что вполне вероятно, то всё равно уйду в тренеры, школа – не моё. Не могу я всех под одну гребёнку причесывать, нормативы эти для галочки в журнале… Ведь все дети разные. Вот Трякина знаете? Из восьмого?
Девушка кивнула.
— Вот. Я их класс взял когда он был одутловатым пацаном, слабым, медлительным. А ведь есть задатки, наносное всё это, видно, что как будто не его тело. Вызывал мать, она на меня накатала жалобу, что критикую индивидуальность её отпрыска. А отпрыск сам себе не рад! Она его пичкает бутербродами и булками, а ему же не это надо! И ведь он сам ко мне потом пришёл. Влюбился, говорит, хочу стать достойным. Полгода он пыхтел у нас в зале, потом, как весна вдарила, стали с ним ещё и отдельно по утрам бегать, присоединились другие ребята, девчонки тоже. Хочу даже свой спортивный клуб на базе школы зарегистрировать, открыть секцию, пусть ребята занимаются. ЛФК, всякие интересные вещицы – столько всего есть, а меня этими планами да отчётами душат…
— Надо же… — задумчиво сказала Алёна. — А мне вы казались совершенно несобранным, разболтанным человеком, которого только и делают, что ругают на планёрках. Трякин очень хороший мальчик, внешне симпатичный. Вы, Миша, молодец! А родители… Да, трудно с ними… Я имею в виду наших.
Алёна немного опьянела от выпитого шампанского, а в лаборантской было жарко, так что начала кружиться голова, стало как–то сонно и потянуло на откровения.
— Знаете, — продолжила она. — Моя мама умерла, когда я была на втором курсе. Не так давно, по сути. Она тяжело, долго болела, папа очень переживал. И когда наконец мы маму похоронили, отец сильно сдал. Он стал пить, не могу сказать, что дело непоправимо, но всё же… Он как будто специально делает это, чтобы я его спасала, уговаривала, жалела, в общем была рядом. Меня и сюда, поближе к дому, устроила мамина знакомая, велев беречь отца. А я так надеялась, что уеду по распределению в новое место…Надоело дома, тяжело…
— Сильно пьёт? — спросил Михаил.
— Папа? Ну, вот сейчас держится, как будто бросил, а раньше часто срывался, потом плакал, просил прощения… Даже не знаю, как теперь встречать Новый год, кого звать, а кого – нет.
Алёна отвернулась, смотрела, как прорывая густой, крупный снег льётся вниз из фонаря свет. Он стекался на земле в большие, с мягкими очертаниями окружности, точно кто–то бусины разложил или капает расплавленным воском на белую скатерть…
— А вы как? — вдруг спросил Михаил.
— Что я? — вздрогнула Алёна.
— Вы тоже потеряли маму. Больно всё ещё?
Алёна на миг задумалась. Её никто никогда не спрашивал о том, что же чувствует девчонка, похоронившая маму. Отец говорил о себе, родственники – об отце, Мария Денисовна – тоже о нём. Он потерял, он вдовец, он лишился, он бедный. А как же Алёна? Но она молодая, у неё много других дел, забот, вся жизнь впереди, её легче как будто…
— А я плакать разучилась… На поминках последний раз плакала, а потом как отрезало. Будто в горле ком стоит, а никак не выплакать его. Я знаю, это психологическое, это надо прорабатывать, но…
Она что–то судорожно объясняла, досконально, скрупулёзно раскладывала по полочкам своё состояние и как с ним бороться, но Миша только покачал головой.
— Что? — удивленно спросила Алёна. — Нет так? Но я много читала, я разобралась в…
— Что, даже кино жалостливое не трогает? — спросил парень. — А если больно, тоже не плачешь?
— Нет, — пожала плечами Алёнка. — Нельзя, отцу так тяжелее будет.
Она посмотрела на часы, засобиралась, извиняясь и путаясь в рукавах пуховика.
— Ой, извините, папа ждёт! — пролепетала она.
— Я провожу, — Михаил встал, помыл чашки, помог убрать со стола. — Я только куртку возьму!
Он догнал её уже на школьном крыльце, уверенно взял под руку, повёл по узкой, протоптанной дворником дорожке к калитке.
— А давайте встретим Новый год вместе? — вдруг предложил он. — Нет, вы не подумайте ничего такого! Я могу выхлопотать вам место на нашей спортивной базе, едем туда послезавтра, все трезвенники, половина женатых, будут и дамы. Я думаю, вы найдете с ними общий язык. Соглашайтесь, там очень хорошо! — Миша уже рассказывал, какой там лес, звал на лыжные прогулки, на шашлыки и в баню, но Алёна только покачала головой.
— Отец не поймёт. Я уеду – он напьётся, — надев варежки, сказала она. — Так что спасибо, но не могу.
— Ну да, ну да… — вдруг усмехнулся Миша. — Вы ж сиделка, всю жизнь теперь будете отца оберегать, жить с ним, жить им самим, а ваша жизнь – это так, ерунда! Он страдает, он мучается, он, не вы. Вы всего лишь остались без мамы, вы не покажете ей своего жениха, она не поможет вам выбрать свадебное платье, не примет на руки вашего первенца, не…
Алёна остановилась, закусила губу и испуганно смотрела на своего провожатого. Он говорил всё правильно, верно, точно, но зачем так остро, так больно??..
— Замолчите! Замолчите же! — вдруг закричала она. Редкие прохожие оборачивались на них, шептались, что вот, молодёжь напилась, теперь будет отношения выяснять. — Вы не знаете, о чём говорите! Папа для меня очень много значит. В четыре года я попала в больницу с воспалением лёгких. Мама тоже заболела, её положили во взрослую, а меня отправили в детское отделение. Папа был со мной, он сидел у моей кровати, а я то просыпалась, то снова проваливалась куда–то в сон. Я плохо помню, как всё было, но вот его руки… Это ощущение его прохладных рук на лбу я хорошо запомнила, он был тогда тем, за кого я цеплялась, чтобы не умереть, мне кажется. Он пел мне колыбельные, хотя не знал ни одной, пел просто так, сочинял и про зайцев, и про белок, и про луну. Он рассказывал мне сказки, и все дети, что были тогда со мной, тоже слушали. Он носил меня на руках посмотреть в окно, потому что там была весна, всё зацветало… А ещё он переживал за маму, её он не мог навестить, тогда бы ко мне его больше не пустили, мама болела там одна. Бабушки и дедушки у нас живут далеко, они пару раз привозили передачи, звонили, мы им звонили тоже, но мама всё равно была одна… Папа винит себя, но здесь виновата была только я, я её заразила, из–за меня она там без всех лежала… А вы тут про то, что папина жизнь – это так, пустяки…
— Конечно. Он взрослый человек, он знает, что люди умирают, но почему–то взвалил на вас всю ответственность за это…Он…
Алёна дослушивать не стала, размахнулась и дала Мишке пощёчину. Пока он удивленно таращился на девушку, из темноты вынырнула мужская фигура, тоже наподдала Михаилу, он, покачнувшись, встал в стойку, но немного растерялся от неожиданности.
— Ты что тут к моей дочери пристаёшь, вражина?! — зарычал нападавший, попытался схватить Мишку за воротник. — А ну пошёл прочь!
Алёна испуганно вздохнула, потом, разобравшись, в чем дело, кинулась к отцу, стала дергать его за руки, оттаскивать от Михаила, объяснять, что всё хорошо, что они просто разговаривали.
— Да? Это теперь так называется? Хорошо, что я тебя встречать пошёл, а то все эти гулянки неизвестно чем оборачиваются! Да о чём он мог с тобой разговаривать? Всем им одно надо! — зарычал Сергей Викторович. От него пахло... Не сильно, но Алёна сразу уловила знакомый запах. Её замутило.
— Папа, ты же обещал… Ты говорил, что бросил, что… — Вдруг стало так противно от всего, захотелось убежать, спрятаться где–нибудь, да хоть в снег зарыться и сидеть там до самой весны…
А потом закипела злость. Алёнка бросилась на отца, стала бить его кулачками по груди, шепча, что он её обманул.
Сергей, не рассчитав, отправил дочку в снег, и тут из кустов выскочил паренек, совсем ещё мальчишка, в лёгкой куртке, кроссовках и без шапки. Он уверенно повалил Сергея Викторовича, заломил ему руки.
— Никишин, а ты что тут делаешь?! Ну молодцом, Никишин, считай, зачёт сдал! — рассмеялся, потирая ушибленную челюсть Михаил.
— А я, Алёна Сергеевна, к вам, проводить хотел, смотрю, у вас проблемы… — Петя Никишин, одиннадцатиклассник, который вот уже который месяц не сводил с новой учительницы по биологии глаз, ходил на её кружок, зубрил учебник наизусть, хотел даже письмо с признанием в любви писать, но всё не решался, теперь сидел верхом на отце своей возлюбленной, а тот брыкался, пытаясь скинуть победителя. — Вы, Михаил Романович, неверно тактику выбрали, тут левая рука слабая, тут…
— Поучи меня ещё, — обиженно пробубнил физкультурник.
— Петя, отпустите моего отца, немедленно слезьте с него! — приказала Алёна.
— А почему он вас бьёт? Вы каждый раз грустная приходите по утрам, а неделю назад синяк замазали под глазом. Это он вас?! — строго спросил Петька. Он было рослым, физически развитым парнем, по виду походил на студента, силы в нём было, хоть отбавляй.
— Нет! Нет, что ты! Это я на угол шкафчика налетела! Ну что ты себе придумал?! — оправдывалась Алёна.
Вокруг них уже собиралась толпа, люди прислушивались, кто–то предложил вызвать полицию.
— Так, все быстро за мной! — скомандовала Алёна. — Ещё не хватало сидеть всю ночь за решёткой! А ты, папа, руками не маши, дома поговорим! Кошмар какой–то!
Выбежала из здания школы Мишина мама. Кто–то уже сообщил ей о зреющем на лице сына синяке. Александра Петровна искала глазами Михаила, но впереди уже было пусто…
… Они сидели за круглым столом в квартире Сергея Викторовича и хмуро поглядывали друг на друга. Каждый держал у щёк замороженные куски съестного, пытаясь прогнать синюшный оттенок неудачно начавшейся беседы.
Алёна, умывшись и поставив чайник, что–то делала на кухне. Мужчины потупились, стали рассматривать узоры на старенькой скатерти.
— Никто из вас не достоин её! — в сердцах воскликнул вдруг Петя. — Вы все её используете, всё для себя! А я готов посвятить ей себя полностью.
— Да что ты понимаешь в чувствах, малец?! — усмехнулся Сергей Викторович. — Я Алёнку свою с рождения на руках баюкал, чувствую её, как себя, не указывай мне, как жить! — сердито ударил кулаком по столу хозяин дома.
— Да вы разве не видите, она же грустная! У неё глаза пустые, будто душу из них выкачали! А всё потому, что ничего хорошего от вас всех нет! Она себя всю отдала, оставьте вы Алёну Сергеевну в покое! — горячо заговорил Петя. — Я окончу школу, мы поженимся, я сделаю так, чтобы она никогда больше не грустила!
— Чего? Ты на ней женишься?! — усмехнулся Михаил, забарабанил пальцами по столу, оглянулся, потом доверительно наклонился вперед. — Петь, я ничего не имею против тебя лично, ты умный парень, начитанный, с головой дружишь, но смешно же – ты и она… Это первая любовь, я понимаю, но сними розовые очки! Ты слишком молодой, а она должна быть с тем, кто ей ровня. Мы с Алёной, кажется, нащупали что–то общее, у нас…
— Чего ты там нащупал, нахал?! — вскочил Сергей Викторович. — Что ты можешь нащупать своими похотливыми руками, а? Одно у вас у всех на уме! Грязные, пошлые мысли, я знаю! Нет, Алёнушке этого ничего не нужно, у неё мать умерла, у нас с ней потеря, боль! — он стал бить себя в грудь, всхлипнул. — Алёна еще не оправилась, отстаньте от неё! Мы с ней сами, мы вместе, ей не замуж надо, а со мной, с отцом родным побыть, пережить…
Он осел на стул, размяк, отбросил кусок курятины, которым холодил подбитый глаз, дернулся, желая заплакать, но тут в комнату вошла Алёна, встала у самого стола, сложив руки на груди.
Все посмотрели на неё. Без косметики она, действительно, выглядела измученной, бледной, уставшей, как будто не спала много–много ночей подряд.
— Да не хочу я, папа, ни с кем «побыть»! Мамы нет уже три года, почти четыре, я устала сидеть в твоём горе! Ты потерял, ты овдовел, осиротел, ты, ты, ты!! А я что? Миша был прав, я потеряла не меньше, но что ж теперь, может тоже смотреть на дно бутылки? Или это привилегия только мужчин? А, папа? Ты мне обещал не пить?
Сергей кивнул, хотел что–то добавить, но Алёна не дала и слова вставить.
— Сколько раз обещал? Горе топишь? Удобно… Ой, как удобно! А ты знаешь, что тебя не уволили только благодаря тому, что я ходила к твоему начальству с подарками, просила… Мне было стыдно, ох, как стыдно! Но я понимаю, что, если ты потеряешь работу, я тебя уже не удержу. Я устала тащить тебя на себе. Ты вспомнил… Ты почувствовал… Ты опять в тоске… Я не могу дальше тебя утешать, нечем. Ребят! — тут она посмотрела на покрасневшего Петю, хмурого Михаила. — Вы очень хорошие, оба! Но не сейчас! Тут, — Алёна показала на грудь, — вообще пусто. Я разучилась чему–то радоваться, сил нет просто. Я постоянно переживаю, как там отец, что дальше, когда он очередной раз впадёт в тоску свою безмерную. Да мама бы выгнала тебя давно, папка! И бродил бы ты вокруг её дома, а она бы не пустила! Ты был сильным, смелым, ты руками беды разводил, а потом всё сбросил на меня.
Миша, было, потянулся, чтобы обнять девчонку, но она мягко убрала его руки.
— Нет, Миш, мне очень лестно, даже интересно, что сказала бы твоя мама, но нет… Вы тут как знаете, а мне надо уйти.
— Куда, дочка?! Новый год скоро, праздник же… — растерянно встал со своего места Сергей Викторович.
— Давай, я провожу! — предложил Миша.
— Алёна Сергеевна, может, такси вам вызвать? — не отставал Петя.
— Ничего не надо. Я к подруге. Не звоните мне, оставьте меня в покое.
— Алёна! — строго зашептал отец. — Не отпускаю! Слышишь меня?! По подругам шататься – где это видано?!
— Пап, я давно взрослая, а ты и не заметил. У самого седина по вискам, руки, вон, трясутся…
… Она шла по пустой улице, спокойно, внимательно разглядывая все вокруг, будто видела в первый раз. Воспоминания… Они шли за ней по пятам. Здесь везде была мама, весь город был наполнен ею, а Алёнка и забыла… Папа вспоминал, горевал, Алёна лечила его своей лаской, а о себе подумала только сейчас.
Сев на скамейку и поймав на ладошку тихо падающую снежинку, Алёнка рассмотрела её лучики, посчитала их, сбилась, стала считать по–новой, но снежинка растаяла, осталась только лужица…
— Нет, я же не успела! Нет, зачем ты?!.. Я не посчитала, мама! Я ничего не успела!.. Мне опять тебя не хватает, мама!
Алёна снова научилась плакать… Горячие слёзы бежали по её щекам, а она даже не вытирала их, изучая это ощущение. Весь мир тонул в её слезах, дрожал, затягивался пеленой, таял, а потом стал чем–то тёплым, влажным, что коснулось Алёнкиной руки.
Девушка вздрогнула. Рядом с ней сидел пёс, грязный, лохматый пёс, совершенно беспородный и такой худой, что по праву мог считаться самым несчастным существом в этом мире. Он не лаял, не скулил, не клянчил угощение, а просто сидел рядом, будто охраняя новую Алёну, что сейчас рождалась в этот поздний час на лавочке, в гуще снегопада
— Алёна! Не двигайся! Мы сейчас его прогоним! — услышала она вдруг голос отца. Тот крался сбоку с какой–то палкой.
— Алёна Сергеевна, не бойтесь, он вас не тронет, я принесу колбасы, он убежит за мной. Только не трогайте его, вдруг лишайный! — советовал Петька.
А Миша молча подошел, пару секунд смотрел на пса, тот – на него, потом мужчина сел рядом на лавочку.
— Как назовёшь? — поинтересовался он у Алёны. — А это ж у нас девочка…
Собака зарычала.
— Ну простите, дама, — кивнул Миша. — Может, Надька? У нас с матерью была такса Надька, хорошая…
— Не знаю. Я сама решу. Уйди, пожалуйста, — отвернулась Алёна.
— Ладно, извини…
Миша ушёл, засунув руки в карманы и подняв воротник. Герда, так назвала Алёнка собаку, рыкнула, оглянулась на хозяйку, мол, вернуть его? Но девушка покачала головой. Не сейчас…
— Мам, ты же знаешь, что я очень люблю тебя. Просто прийти тогда в больницу, навестить тебя было очень страшно… В те последние дни. Прости меня… — Алёна скривилась, снова заплакала. — Я оказалась слабой, мамочка. Я была тебе нужна, но не смогла. И папе не могу помочь…
Собака, слушая, вздохнула, положила голову на скамейку рядом с Алёнкой.
— Мам, а можно я снова буду радоваться? Ну просто всему, а? Я не могу так больше, мы как будто застряли где–то с отцом…
С дерева прямо на голову Алёны вдруг упал снег. Девушка ойкнула, вскочила, стала выгребать снег из–за воротника. Собака тоже дернулась, завиляла хвостом, чуть отпрыгнула, словно приглашая поиграть.
— Снежки? Ты любишь играть в снежки? Хочешь просто побегать? — натянув варежки, шептала Алёна. — И я люблю. Сто лет этого не дала, пора вспоминать!..
Жители соседних домов проснулись от звонкого лая, посмотрели в окно: чудная девчонка, лежа на снегу, вычерчивала ногами и руками снежного ангела, рядом прыгала дворняга. А потом появились еще трое мужчин и стали перекидываться с девушкой снежками.
Все смотрели, но никто в это утро не вызвал полицию, будто чувствуя, что здесь она не нужна, здесь просто маленькое чудо…
Сергей Викторович пить не бросил, хотя делал это редко, старался занять себя делами, затеял делать ремонт в квартире, стал ходить в шахматный кружок, даже участвовал в соревнованиях.
Миша так и не поступил в медицинский, ушёл на тренерскую работу, в частный спорт–клуб, где встретил свою будущую жену. Он даже обрадовался, что Алёна дала ему тогда от ворот поворот.
Петя окончил школу, ушёл служить в армию. Он надеялся, что вернется и уж тогда покорит сердце Алёны Сергеевны. Но не случилось. Он изменился и, посмотрев на свою учительницу, осознал вдруг, что её можно уважать, восхищаться, но любить он её не сможет…
Алёна, поняв, что много упустила, съехала от отца, сняла однокомнатную квартиру, занялась танцами, кулинарией, много гуляла с подругами по городу, а Герда ждала её дома, любя и ничего не требуя взамен. Она была послана Алёнке для спокойной радости, как лекарство. И девушка его принимала с должным вниманием.
Алёна снова смеялась и плакала, жила, надеясь на лучшее, мечтала и загадывала желания. Она позволила себе идти вперед, наслаждаясь каждым моментом. Оля, Алёнкина мама, тоже так делала много лет назад, чем и запала в сердце будущему мужу. А дочка так на неё похожа, у неё тоже должно быть всё хорошо. Главное — верить в самое хорошее и позволить себе быть счастливой!..
Зюзинские истории
Из сети интернет
 |  |  |
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Странники
Чтобы защитить свою родную деревню Вам придётся...
