Смута

I

Закопченный до черноты потолок тяжело нависал над головой. На кованых, в рыжих пятнах, крючьях, воткнутых глубоко под ребра, висел обнаженный мужчина со связанными за спиной руками. Бессильно опущенная голова на худой жилистой шее, спутанные волосы, разодранный от уха до уха окровавленный рот с редкими остатками зубов, истерзанное плетью тело и ноги с черно-багровой, пузырящейся от сплошных ожогов кожей, вызывали ужас и отвращение. Только судорожные подрагивания и тяжелый стон, исходивший откуда-то из самого нутра и иногда переходящий в хрип указывали на то, что этот человек еще что-то чувствует. Огромный, разгоряченный работой полуголый татарин в толстых рукавицах и войлочном, местами подпалённом фартуке, деловито раздувал мехами и без того раскалённые угли, время от времени поворачивая и присыпая жаром щипцы, клещи и другие приспособления, о предназначении которых не хотелось даже думать.
Тусклый, гнусавый голос подьячего, иногда заглушаемый лязганьем железа, гудением раздуваемого пламени и стонами несчастного, вгонял присутствующих в полуобморочное состояние:
– ... а також признал, что боярин Василий Данилов вел речи крамольные, непотребные. А в сношениях с ним были конюший Федоров да большой дьяк Иван Юрьев и прочие заговорщики новгородские, что задумали Новгород и Псков отдати литовскому королю, царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси злым умышленьем извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича...
Андрея мутило от смеси запахов пота и крови, горелого мяса и отхожего места. Здесь, в пыточной, все было пропитано непрекращающейся невыносимой болью и этому худощавому, еще не заматеревшему, но уже многое повидавшему на своем веку мужчине с колючим взглядом и осунувшимся серым лицом вдруг подумалось, что, наверное, именно так выглядит преисподняя.


II

Гойда! Гойда!
Ватага всадников в черных одеждах, нахлестывая лошадей, летела по селу. Копыта с чавканьем вырывали куски грязи с талым мартовским снегом. Ребятня, возившаяся у ручья, порскнула, словно стайка воробьев. Бабы хватали малышей и, путаясь в юбках, в ужасе разбегались по дворам.
Андрей на своем вороном сходу перемахнул через изгородь прямо на боярский двор, усеянный соломой, смешавшейся с конским навозом и снежной кашей. Оказавшаяся на его пути карлица от страшного удара отлетела к крыльцу дома и там обмякла. Он осадил жеребца, подняв на дыбы. Опускаясь, конь едва не размозжил голову своими подковами юродивому – грязному, босому оборвышу, ползавшему по двору.
– Отворяй! - приказал он оцепеневшей от страха дворовой девке с квашней в руках.
– Отворяй ворота, сволота! – донеслось с улицы. – Отворяй, кому говорят!
Девка, споткнувшись ослабевшими ногами о выпавшую из ее рук квашню, кинулась к воротам. Откинув запорный брус, испуганно отскочила в сторону под натиском коней и с ужасом глядя на вооруженных людей, прозванных в народе "собачьим войском". На высокое крыльцо дома, крестясь и причитая, суетливо высыпали домочадцы. Слышались плач и истошные крики. Вышел и сам боярин Василий Данилов – кряжистый мужчина с окладистой бородой, в свободной красной шелковой рубахе и штанах, заправленных в красные же сафьяновые сапоги. Он тяжелым взглядом обвел всадников.
– Пошто разор учиняете?! Не ведаете, кто я?
– Как не ведать, ведаем! – с издевкой крикнул Степан, самый молодой из опричников, худощавый, с хищным лицом и вёрткий как хорек. – А кто мы, ведаешь?
Едва сдерживая пляшущего коня, он махнул кнутовищем с метлой перед боярским лицом. Толпа на крыльце отшатнулась, запричитала.
– Батюшка, батюшка! – на шее Данилова повисли две дочери. Боярыня, с лицом цвета пыльной полыни, молчала, прижавшись спиной к дверному косяку.
Андрей встретился взглядом с хозяином.
– С нами поедешь, – жестко сказал он. – Государь тебя видеть желает.
Его жеребец вдруг шарахнулся – это юродивый, безумно завыв, попытался обхватить ноги коня. Он хрипел от отчаянного бессилия, раззевая беззубый рот и указывая грязным скрюченным пальцем на неподвижно распластавшуюся уродку. Боярин посмотрел на несуразное тельце в богато расшитой кацавейке. Глаза налились кровью, широкое лицо побагровело.
– Пошто карлицу загубил, душегуб?! – он задохнулся от мгновенно пронзившей его ярости.
Костяшки пальцев, обхвативших перила, побелели от напряжения. Данилов полоснул по Андрею взглядом, полным ненависти.
– Пошто?!
Старший опричник с досадой воткнул шпоры в бока жеребцу, направив его на крыльцо. Собачья голова, болтавшаяся у колена, казалось, зарычала, злобно оскалив желтые клыки. Толпа истошно завыла, горохом посыпалась со ступеней. И только боярин, ссутулив плечи, не отрываясь, смотрел на юродивого. Подвывая, калека гладил окровавленную голову мертвой карлицы и то шептал что-то, то брызгал слюной, рассылая проклятия.


III

Из Бежецкого Верха выехали уже под вечер. Обоз, скрипя и переваливаясь на ухабах, тащился по раскисшей дороге. На последней подводе лежали связанные боярин с боярыней. Андрей, поеживаясь от промозлого, насквозь пронизывающего ветра, вглядывался в почерневшее лицо Данилова, гадая, о чем в такие минуты может думать человек.
– Накинь на них что-нибудь! – приказал он ездовому. – Не приведи бог, замерзнут, государь гневаться будет.
Чувствуя, что совсем застыл, хлестанул коня и направил его крупной рысью в голову обоза. Мотнув гривой, жеребец понесся вперед. Неожиданно, споткнувшись, он упал на передние колени, выбросив всадника из седла. Андрей больно ударился о подмерзшую землю, в кровь ободрав руки и щеку. Тут же подскочивший Степан помог подняться.
– Цел? Как же ты так?
Прихрамывая, с досадой стряхивая с кафтана грязь и налипший снег, Андрей подошел к лежащему на боку коню. Егор – диковатого вида мосластый верзила, заросший черной бородой до самых глаз, пробурчал, хмуро оглядывая хрипящего жеребца:
– Нога сломана. Видать, в яму попал. Или за корень зацепился. Все, конец лошадке!
Андрей зло выругался. Этот скакун был предметом его гордости и зависти у многих. Где еще найдешь такого...
Он лежал в санях, укрывшись боярской соболиной шубой. Перебирая пальцами ремни сбруи, вспоминал кровь, хлынувшую густой кипящей струей из шеи любимца, его косящий и, казалось, все понимающий взгляд.


IV

Много о чем поведал боярин Данилов. Да и то – на дыбе особо-то не помолчишь. Рассказал он и о сговоре супротив государя, и о тайном схроне на заднем дворе… Супружница его, в свою очередь, призналась в связях с ведьмой Дарьицей Воловятинской, которая «у всяких чинов людей по дворам ворожила и на соль наговаривала».
...Гойда! Гойда!
Всадники, галопом несущиеся по селению, поднимали за собой клубы пыли. Полуголая ребятня засверкала пятками, испуганно разбегаясь по кустам да дворам. Улица вмиг обезлюдела и лишь юродивый ползал по небольшой вытоптанной площади перед церквушкой.
Андрей зло, с оттягом хлестанул его плетью – не путайся под ногами! Калека сжался, закрывая лицо руками, завыл, кося безумным глазом:
– Нехристь, бесов подручник! Помнишь карлицу? Пошто душу безвинную загубил, пошто?! Попомнишь еще ее, попомнишь!
Опричник соскочил с коня, наклонившись, схватил юродивого за рубище, зашипел прямо в лицо:
– На кол захотел?!
Он пнул лядащего сапогом. Тот проворно отполз в сторону и, истово крестясь, забормотал, брызгая слюной:
– Не даст она тебе покоя, бог весть не даст!
Андрей выхватил саблю, замахнулся.
– Язык отрежу!
– Брось его, поважнее дела есть! – крикнул Степан, похлопывая коня по взмыленной шее. Андрей с ненавистью плюнул в сторону малахольного и вдел ногу в стремя.
– А лошадка-то твоя старая где? Эта-то пожиже будет.
Он резко обернулся. Взгляд юродивого – ясный и осмысленный – обжег опричника.
– Какая уж по счету с весны-то? – издевательский тон безумца вызвал новый приступ бешенства. Андрей подскочил к калеке и, схватив за грудки, оторвал от земли немощное тело.
– Пёсий сын! Что ведаешь о том?! – он тряхнул его с такой силой, что, казалось, мотнувшаяся голова на худой, морщинистой шее вот-вот отвалится. – Говори, собака!
– Ы-ы-ы... у с-собачки с-своей п-п-поспрошай! – затрясся юродивый. Его глаза закатились, тело задергалось в судорогах, изо рта пошла пена. Андрей с отвращением оттолкнул от себя безумца и, вытерев ладони о серый от пыли кафтан, вскочил в седло.
– Не попадайся мне больше на глаза! Убью!
Боль от потери любимого вороного так и не прошла. С того самого весеннего дня Андрей сменил уже пятого скакуна. Его будто преследовал какой-то рок – кони под ним не держались и месяца. Одних свалила непонятная хворь, другие ломали ноги на ровном месте. А недавно сгорела и вся его конюшня. Эта неведомо откуда взявшаяся напасть вызывала в нем растерянную ярость, а глухое, тщательно скрываемое от других бессильное отчаяние саднило и царапало где-то глубоко внутри, хватало за горло, давило на грудь...
Уже отъезжая, он опять услышал хриплый, издевательский хохот калеки:
– Собачку, собачку свою поспрошай!


V
Из избы, одиноко стоящей на стыке речки Мологи и леса, выволокли бабу в черном одеянии.
– Вот она, подлюка старая!
– Вяжи ее, нечисть проклятую!– злорадно заорал Степан, срывая с седла моток веревки.
Андрей, возвышаясь над бабой с высоты коня, с презрительной ненавистью процедил сквозь зубы:
– Ты ведьма Дарьица Воловятинская?
Женщина рывком освободила руки, заправила выбившиеся волосы под платок, остро взглянула на старшего опричника.
– Не ведьма я. Травница. Что надо?
Опричник, изумленный ее спокойным достоинством, подал коня вперед.
– Зенки-то свои бесстыжие опусти!
Однако баба по-прежнему пристально вглядывалась в лицо взбешенного ее непокорностью мужчины. Андрей дал шенкеля, но жеребец, всхрапнув и осев на задние ноги, попятился.
– Побереги коня, – усмехнулась Дарьица, – небось, уже устал их менять.
Андрей задохнулся от боли и гнева, кровь ударила ему в голову.
– Что знаешь о том, старая ведьма? Говори! – он замахнулся плетью.
– Травница я. Людям помогаю, – твердо повторила женщина, схватив коня под уздцы. – Хочешь, и тебе помогу, служивый.
Жеребец застыл как вкопанный. Мужчина похолодел. Он с размаху хлестанул плеткой по крупу, но конь даже не шелохнулся, только мелко задрожал. Подскочившие к ворожее опричники схватили ее, стали заламывать руки.
– Стой! Погодь, кому говорю! – Андрей соскочил на землю. Набычившись, исподлобья глядя на колдунью, приказал:
– Егор, дуйте в боярский дом. Схрон отыщите. Буде кто подозрительный – вяжите. Дочек тоже до кучи. Да грамоты боярские заберите, потом гляну.
– А ведьмачка как же?
– Сам разберусь. Шевелись, чего встали!
Четверо всадников, недоуменно переглядываясь и перебрасываясь короткими фразами, направились в сторону села. Андрей, дождавшись когда они отъедут на значительное расстояние, шагнул к женщине, едва сдерживая гнев.
– Что ведаешь про коней?
Ведьма погладила собачью голову, висевшую у седла.
– Карлицу помнишь?
Мужчина напрягся.
– Ну?
– Мается ее душенька неупокоенная.
– Ну?!
– Здесь она, бедняжка! – ворожея резко развернула собачий череп, – здесь ее последний приют. И это она мстит тебе за свою смерть! И будет мстить, пока таскаешь ее за собой!
Андрей вздрогнул, отшатнулся от вперившихся в него пустых собачьих глазниц. В голове зазвучал хохот калеки: "Собачку, собачку свою поспрошай!"
– Что ты несешь, старая карга?! – в его сдавленном голосе послышался страх.
– Покой ее душеньке нужен, – продолжила женщина. – Хочешь избавиться от напасти, отвези ее к себе домой, да положи в красный угол. И вели всем, чтоб не трогали ее, не беспокоили. Сходи в храм, свечку за упокой карлицы поставь, покайся, да молебен закажи по душе невинно убиенной.
Ворожея мягко перекрестила собачью голову.
Андрей чувствовал как эти слова раскаленными ядрами проламывают его грудь, ворочаются там, ломая и разрушая все, чем он жил последние годы. Огромным усилием воли мужчина сбросил с себя оцепенение и вскочил в седло.
– Будь ты проклята, ведьма! Отпусти коня, зарублю! – он схватился за саблю. Бросая жеребца с места в карьер, услышал последние слова ведьмачки:
– Знай, надумаешь выбросить, ее душа в тебя переселится!
Яростно нахлестывая коня и утирая рукавом лоб от пробившего его холодного пота, Андрей понесся подальше от этого дьявольского места.
Еще издалека он услышал вопли, доносившиеся с боярского двора. Степан, увидев подъехавшего командира, подскочил, возбуждённо затараторил:
– Слышь-ко, не соврал боярин, тайный схрон нашли. Добра в нем – немерено! А девки-то боярские, ох, сладкие, небось! – он осклабился.
Андрей, поправляя сбрую, увидел как Егор тащит к телеге упирающихся, рыдающих боярских дочерей.
– Отпусти их!
– Как отпустить, куда?! – возмущенно взвился Степан.
– Делай, что велено! Пускай идут на все четыре стороны.
Степка зло и разочарованно махнул рукой в сторону девок – отпускай! Приблизившись вплотную, прищурившись, подозрительно спросил:
– А ведьмачка где?
– Утопил, – глухо буркнул Андрей.
– Как утопил, где?!
– А вот так – зарубил и утопил в речке!
– А что государю скажешь? – Степан сделал шаг назад, будто чуя недоброе.
– То и скажу. Все как есть. А то порчу навести могла. Ну ее к лешему! И вообще, не лезь не в свое дело! – взъярился Андрей неожиданно для себя.
Младший опричник с подозрением посмотрел на командира, но, зная крутой нрав старшего товарища, лишь возмущенно засопел...


VI

– Какая чудная, просто изумительная история, дорогой Арсений Петрович! – восторженно воскликнул гость, тучный мужчина, явно страдающий одышкой. Он отхлебнул рябиновки, причмокнув от удовольствия. – И чем же она закончилась?
Хозяин усадьбы в Бежецке – тронутый сединой представительный мужчина, облачённый в вишневого цвета бархатный халат и шейный платок «а-ля Байрон», наполнил опустевший бокал и, загадочно подняв палец, подошел к камину. Снял с него старинную шкатулку, маленьким серебряным ключом открыл замок. Обитый внутри черным атласом, ларец явил взору изумленного толстяка собачий череп, лежащий на вышитой золотом белоснежной подушечке.
– Да-да, Петр Макарыч, именно таким образом это оказалось в нашей семье, – полушепотом произнес хозяин. – Предок мой ведьму-то послушал, да озаботился. Этой семейной легенде уже триста лет! А здесь душе несчастной карлицы тепло и покойно.
Он бережно протер матовую кость батистовым платочком.
– Да и у нас теперь, слава богу, все в порядке.


Автор: Александр Джуга