Самоубийство

Автобус под номером тринадцать следовал по привычному маршруту. Был полдень и оттого пассажиров в нем находилось не слишком много. Несколько вертлявых и озорных школьников, возвращавшихся домой после занятий; компания старушек, по-видимому, едущих с рынка; молодая барышня лет двадцати, приятно улыбаясь, с кем-то разговаривала по телефону. В салоне так же находились еще несколько мужчин, трое из которых были рабочими станкостроительного завода. Четвертый хоть и сидел рядом с ними, заводскими, но к ним явно не относился. Рабочие были уставшими, уставшими необязательно сегодня, а может быть, в целом, от каждодневного тяжелого труда. Но, невзирая на это на их лицах был смех, в их жестах чувствовалась энергия, жажда и стремление проводить дальнейшие минуты в борьбе, в движении, в определенном тонусе. Сидевший же рядом мужчина был бледен и взволнован. Белки его глаз были налиты кровью, а сам взгляд страхом. Он то и дело нервно стрелял глазами и приходил в отчаяние от того, что не мог сосредоточить свой взор на чем-то одном, словно, все его отторгало, и везде он был чужд и нежелан. Страх через зрительные нервы поступал в мозг какими-то особыми импульсами и сигналами, где почуяв это, тревога начинала безумствовать на колокольне сознания, и каждый удар колокола разносил эхо ужаса по всему организму. От всего этого казалось, что нечто сейчас вырвется из взволнованного мужчины и унесется прочь, убежит, куда глаза глядят, как говорят в народе. Автобус же, как старая и иссохшая, отслужившая свое кляча, сонно полз по асфальтовому ковру. Сгорая внутри от переживаний, мужчина вдруг судорожно вскочил со своего места, лихорадочно схватился за поручень и дрожащей походкой направился к дверям выхода – впереди была остановка.

В город пришла госпожа Осень под руку с господином Дождем. Небо было застлано чернильными и тяжелыми тучами, шла мелкая изморось, создавая впечатления тумана где-то в дали. Земля была печальная и грязная, совсем не умытая и от нее исходил холод. Деревья прощались со своими некогда роскошными и пышными нарядами.

Мужчина выскочил из автобуса, как ошпаренный, будто на него опрокинули чан с кипятком. Но очутившись на остановке и проведя взглядом железный бутерброд с начинкой из человеческого мяса, до этого взволнованный, он вдруг впал в ступор. У него имелся определенный план и маршрут, который он держал у себя в голове, но не спешил притворять в жизнь. Очертив окрестности холодным взглядом и немного подумав, мужчина равнодушно сел на сырую и грязную скамейку автобусной остановки. Лениво, точно нехотя, как бы машинально он достал из своей черной куртки пачку сигарет, повертел немного ее в руках и закурил. После нескольких затяжек он забылся и провалился в свои болезненные размышления. Я чувствую, что ему чего-то хотелось, но в тоже время он был против этого. Возможно, среди многочисленных «да» в своем сознании он пытался отыскать хоть одно «нет». Я ощущаю, как он доходил до пика решимости под холодным воздействием обстоятельств распявших его на кресте нашего мира. Как пламя надежды пыталось сокрушить лед неизбежности. Как одно душило другое, спихивало и взбиралось на трон разума, как одно перетекало в другое, образуя уже нечто новое, куда более опасное, ни холодное, ни горячее, совсем не человеческое, абсолютно чуждое людскому организму. Новое, равнодушное и непредсказуемое – безумие. Безумие есть третья сторона, теневая, неизвестная до определенного момента. Когда начинается сражение между светлыми и темными стремлениями, когда они равносильны друг другу и пытаются выявить, кто более имеет право на жизнь, когда борьба их доходит до исступления, до последней капли сил, то тут, вероятно, и появляется безумие, как плод ихнего сношения. Оно молодо и буйно. Оно одним ударом сокрушает своих родителей и занимает трон, который они так и не сумели поделить.

Дотлевающий окурок слегка обжег безымянный и указательный пальцы рук задумавшегося мужчины. Резко и испуганно он швырнул остаток сигареты на землю.

- Да, осень пришла. Может оно и хорошо, может так даже и легче, - начав разговор сам с собою, мужчина поднялся на ноги и тихим шагом отправился в путь – Вот и листья посыпались, а чем я не лист? Да все мы листья и висим до поры до времени, до нашей осени, до нашего ветра - тихо, почти шепотом рассуждал он.

Между тем стало ясно, что сей мужчина, этот странный тип, направляется к бывшему песчаному карьеру, который находится близ реки. Разработка на карьере уже лет пять-шесть как не ведется. За это время вся его территория пышно поросла ивами и осиной. Темнеющие и теряющие листву, болезненные деревья придавали большее ощущение внутренней пустоты, отчужденности, придавали выразительности осеннему холоду и печали.

- Я не замерзну. Нет, ни в коем случае. Определенно нет, - ускоряя шаг, твердил мужчина – как это я замерзну, если все чувства уже спят в ледяной гробнице? - на миг он остановился, будто вспомнив что-то очень важное.

В этот момент мимо пролетел автомобиль, преподнеся подарок остановившемуся мужчине в виде грязных брызг из-под своих колес.

- Нет, решено. Чего тут еще думать?- утвердительно произнес себе этот странный человек. Его лицо и куртка были изрядно украшены грязью, но он, по-видимому, этого даже и не заметил. Кажется, что вся его жизнь в этот момент происходила в мыслях, в каких-то иных, нереальных сферах, что остальные чувства и потребности человеческого организма не имели места быть.
- А, будь, что будет!- махнув рукой, мужчина, вновь приходящий в повышенное нервное возбуждение, быстро заспешил на встречу всеми позабытому, всеми оставленному песчаному карьеру.

Что удивительно, у человека внутри сидит потребность получать желаемое, получать любыми путями и в не всегда рациональных, объяснимых количествах, сидит эта потребность, как само собой разумеющееся, как должное. Потребность высасывать все соки и выбрасывать остатки, ненужные придаточные составляющие, куда вздумается. Выбрасывать лишь потому, что человеческий разум, строго заточенный на потребление, не смог найти этому остатку дальнейшего применения. Что удивительно, но человек является всеми им созданными божествами одновременно. Он создал их по образу и подобию своему. И так же, как и им, он совершает приношения и воздаяния, так же и себе приносит в жертву объекты своего интереса. Человек палач по призванию и все, что он делает, сводится к последующему убийству и удовольствию от оного. Что же здесь удивительного? – абсолютно ничего.

- Вот и застрелюсь! Кому до этого есть дело? Птиц разве только перепугаю…- более громким и внятным голосом заявил мужчина. Ступни его ног уже топтали пустошь.
- И правильно я сделал, что не стал никому ничего объяснять. Повсюду творятся всякие бесчинства и нелепицы, за которые и слова то никто не скажет. А почему же тогда я должен всем им раскрывать свои потаенные, интимные замыслы и таинства? - с видом абсолютной убежденности заключил мужчина.

Между тем исчезла изморось, и хлынул настоящий дождь. Холодные капли, словно лезвия, скользили по рукам и лицу. Самоубийца непоколебимо шел вперед, видимо, он знал определенное место. Оно, как магнит тащило его к себе и безвольное человеческое тело, не имея сил к сопротивлению, послушно следовало к цели.

- Вот и замечательно! Уйду и застрелюсь, заберусь куда подальше и счастлив буду, что не найдет меня никто. Была бы у меня возможность, я бы застрелился, а после еще и закопал бы свое самоубиеное тело! - с нервным, неровным, переходящим от веселья к злобе смехом говорил мужчина.
- А вот, если тело обнаружат, то скверно будет. Одним печаль, горе, другим радость. Одним ностальгические речи по моей жизни, другим насмешки и упреки. Нет уж. Никогда! – сжав руку в кулак, мужчина принялся сотрясать воздух, всячески бранясь и гневно восклицая неразборчивые вещи.

Решится на самоубийство не так уж и сложно. Но дойти до него, взобраться на последнюю ступень, можно сказать, выше человеческих сил. Тут крайняя степень отчаяния нужна. Необходимо чтобы оно выкрасило человеческий рассудок в цвета самой темной ночи. Но порой и этого может быть мало. Тогда никуда без помешательства, безумия. Если последнее проглотит разум, то всего лишь один шаг и вот оно – небытие. А так, без них, последние часы самоубийцы полны терзаний, рывков, надежд на новые, более благосклонные обстоятельства. Последние часы полны повышенного эмоционального напряжения, особого восприятия и понимания окружающего мира. Понимания, порой настолько острого, что рассудок не может его принять.

За десять минут дождь, собиравшийся с самого утра, достиг своего апогея, своего пика и исчез. Зачастую так выходит в жизни. Например, писатель в один день получает какую либо заинтересовавшую его мысль, после ходит неделями, обдумывает, переживает, сливается с ней своим сознанием, чтобы в итоге разразиться ливнем слов и выдать миру текст, в котором навечно останется частица его самого.

Весь мокрый и грязный, с безумством сидящем во взгляде, мужчина продолжал свой путь. Ноги увязали в грязи, песке и глине. Свет надежды же в нем погряз во мраке отчаяния, кажется, уже навсегда. Сердце в ужасе обливалось кровью, заражая паникой каждую клетку организма, который в свою очередь бесновался резкой болью в низу живота. Ноги то становились необычайно легки, то каменели и начинали ужасно болеть. Страх липким потом обнимал все тело. Не хватало воздуха, видимо легкие потеряли сознание.

- Я выдержу. Я не сдюжу. Я посмотрю в лицо смерти точно так же, как смотрю на себя в зеркало, – еле шевеля губами, прохрипел мужчина, хотя ему казалось, что он чуть ли не кричит – я обниму ее холодным взглядом непонимания простых вещей.

Самоубийца остановился. Он достиг намеченного места. Места для принесения себя в жертву глумливым божествам безысходности. Пульс повысился на столько, что кололо в запястьях. Ноги подкашивались, по телу пронесся озноб на карете мелкой дрожи.

- Прощайте! - с трудом выговорил мужчина и сделал рукою жест вперед. Пальцы его, словно, хотели погладить темную воду реки, которая была видна вдалеке из-за деревьев. Странная нежность, любовь вдруг обуяли его рассудок. Самоубийце внезапно захотелось расцеловать землю, которую он столько лет топтал ногами. Погладит воду, прильнуть к каждому дереву, будто бы к родному брату или сестре. И в каждой птице, в каждой гусенице и черве он увидел вдруг нечто близкое, родственное.

Когда остаешься один, когда прежняя, привычная жизнь перестает существовать, то начинаешь вдруг видеть глубокий смысл обыкновенных, казалось бы, вещей. Замечать за собой и другими то, о чем и думать раньше никогда и не думал. Если хватает силы принять одиночество, то начинаешь медленно разлагаться, наблюдая, как быстро сгорают другие.

Печальные и измученные глаза мужчины силились, как можно глубже заглянуть вдаль горизонта. Зачем он понять не мог. Самоубийца ощущал, что близится финал его истории и хотел за короткий миг успеть вспомнить и вновь ощутить то разнообразие чувств, которые удалось ему испытать в жизни. Можно всю свою жизнь быть скупым на эмоции, зачем то их копить, хоть даже и до самой смерти и уже на смертном одре озарить своей уход радугой чувств и переживаний.

Мужчина закрыл глаза, что есть силы, нахмурив брови. Дрожащей рукой он выхватил из кармана куртки револьвер и приставил его к виску. Самоубийца начал жадно наполнять грудную клетку воздухом, словно, задыхаясь. Казалось, что вот-вот и он рухнет на сырую землю, потеряв сознание. Во рту все пересохло и онемело до такой степени, что и языком пошевелить было невозможно. Указательный палец правой руки грубо обнял курок огнестрельного оружия.

В этот момент, где-то по близости, в зарослях ивы, послышался треск от сухих веток. Спустя небольшое количество времени стал слышен чей-то голос. Кто-то спешил на алтарь жертвоприношения, чтобы предотвратить самоубийство.

- Стой! Не губи! Одумайся