Реальна ли «матрица»?

Можем ли мы отличить реальность от симуляции? Почему у виртуальной реальности не меньше прав на жизнь, чем у обычной? Философ Антон Кузнецов анализирует тетралогию Вачовски «Матрица».

В фильмах из франшизы «Матрица» мы не имеем дела с искажениями сознания: сознание таково, как оно есть. Для сознания нет разницы между кажимостью и реальностью. Например, если я вижу «Летучего голландца», он для меня реален. Сознание — это достоверная реальность, от которой мы не можем отказаться. Мир сознания, независимо от того, правильно ли в нем отображается так называемая реальность или нет, реален сам по себе.

Ошибками восприятия занимается отдельная область философского знания — теория познания, эпистемология. Она изучает то, каким образом мы устанавливаем истинность того или иного факта, как решаем вопрос о том, что реально, а что нет. Но вопросы существования нераздельно связаны с вопросами познания. Существуем ли мы в «настоящем мире» или в симуляции, является ли весь мир манифестацией моего или еще чьего-либо сознания? Что позволяет мне говорить, что мир за пределами моего сознания продолжает существовать, когда я отворачиваюсь от него? Это вопросы не только о том, что реально, а что нет, но и что мы можем достоверно знать о реальности.

Почему не работает солипсизм
Займем радикальную позицию, которую описывает солипсизм: за пределами сознания ничего нет — и будем последовательно ее развивать. Весь мир — это манифестация моего сознания, этого текста нет, реальности нет и так далее. Что в этом случае меняется в моем поведении, отношении к внешнему миру? Например, если преступник будет угрожать мне пистолетом, скажу ли я ему: «Ты всего лишь манифестация моего сознания, чувак»? В ответ манифестация преступника прострелит мне колено, а манифестация пули причинит страшную боль. Получается, что я просто добавляю к событиям слово «манифестация». Делает ли это менее реальным то, что со мной происходит? Что меняет добавление этого слова? В общем-то ничего. Кстати, философов-солипсистов в истории не было. Это не самоназвание, никто о себе так не говорил, как, например, славянофилы не называли себя славянофилами. Этим словом удобно маркировать своих оппонентов, которые тоже могут оказаться лишь выдуманными персонажами.


Но «Матрица» не ставит вопрос о реальности внешнего мира, нет никаких сомнений, что он существует. «Матрица», «Начало», «Экзистенция» и другие подобные фильмы в связи с разговором о «настоящем» порождают иллюзию того, что мы можем установить, что находимся в истинной, ультимативной «реальности» — такой, которая далее не редуцируется ни к каким другим реальностям; что есть нить Ариадны, которая позволит нам отличить настоящую реальность от прочих, — эта идея реализуется в фильме «Начало», где такой путеводной нитью для героя Леонардо Ди Каприо служил волчок. Но мы можем задать себе вопрос: почему волчок падает обязательно в ультимативной реальности, а не на другом этаже сновидного мира? Как мы узнаем, что эта реальность та самая? К сожалению, подобный род знаний нам недостижим. Эта ситуация может быть воспринята как пессимистическая: мы никогда не знаем, находимся ли в истинной реальности или нет, у нас нет инструментов, чтобы это понять.

Другая проблема заключается в том, что между познающим субъектом и «реальным миром» лежит непреодолимая пропасть, что делает сам разговор об ультимативной реальности бессмысленным. Эту границу нам не преодолеть. Если бы мы могли это сделать, то были бы богами. И когда мы оцениваем то или иное событие как «настоящее», мы не подразумеваем его принадлежность к ультимативной реальности.

Что реальнее: матрица или мир людей
Главная ошибка, которую допускают люди, когда трактуют «Матрицу», — они думают, что есть мир иллюзии и есть настоящий мир, Зион. Мы воспринимаем их с той точки зрения, что один из них более реален, другой менее реален. Но разговор о степенях реальности также не имеет смысла. В первой части «Матрицы» Нео встречает у Пифии детей с ложками, и один из них ему говорит: «Ложки нет, это обман». Но кто решает, что правда, а что обман? Только мы. Разговор о настоящем и ненастоящем — это разговор не о существовании, а о выборе.

Если мы задумаемся, как существуют персонажи внутри матрицы и вне ее, то поймем, что особой разницы нет. Как нет разницы и между тем, что наш мир фундирован атомами, а другой мир — программным кодом. Это мы присваиваем чему-то статус настоящего, даем этой реальности право на существование и отказываем в нем другой реальности. Выбор настоящего — это не инклюзивистская политика. Сам разговор о настоящем — это разговор о том, кого мы исключаем, а кого нет.

Проведем такой мыслительный эксперимент. Представьте себе какое-нибудь отвратительное существо, например склизкого червя. Если окажется, что настоящий мир — это мир, где мы склизкие черви, какая на это последует реакция? Мы идентифицируем себя как людей, и вполне нормально, если человек скажет: «Это не мой мир, я не могу быть этим червем. Я человек». Если вдруг за пределами нашего «сновидного» мира мы склизкие черви, мнения явным образом могут разделиться в отношении того, кто мы на самом деле такие. И выбор настоящего не будет продиктован лишь тем соображением, что один мир настоящий, а другой —симуляция. Мы хотим жить в той реальности, которая соответствует нашим представлениям о том, кто мы такие, в мире, который дает нам смысл жизни. Предатель Сайфер имеет полное право называть матрицу настоящим миром, поскольку в ней он реализует смысл жизни.

Посмотрите, как разные люди оценивают одни и те же события и факты: эффективность вакцин, политических лидеров, откуда произошел человек и так далее. Они принимают за настоящее разные вещи. Мы не живем в одной и той же реальности. Настоящее — вопрос выбора, и это выбор не только между реальностями, но и внутри одной реальности.

Почему виртуальный мир реален
Философ Дэвид Чалмерс, который занимается философией сознания, в начале следующего года выпускает книгу о виртуальных мирах “Reality+: Virtual Worlds and the Problems of Philosophy”. Один из ее тезисов: виртуальные миры не менее реальны, чем тот, в котором мы живем. Если в какой-то момент окажется, что мы находимся в симуляции, значит ли это, что все было не по-настоящему? Нет, не значит. То есть виртуальность и невиртуальность мира ничего не добавляет тому, является ли он настоящим или нет.

Разговор об индуцированных, например симулятивных, реальностях дает основания для виртуальной теологии. Создатель виртуальной реальности, какой-то программист, в ее отношении выступает в роли бога, творца. Он устанавливает законы этой реальности, в то время как агенты внутри реальности не в состоянии эти законы менять.

Трактовка «Матрицы» от Антона Кузнецова
Внутри фильмов из франшизы «Матрица» мы видим борьбу за то, что реально, а что нет, что имеет право на жизнь, а что нет. Может показаться, что это кино о борьбе человечества с матрицей, властью машин. Однако пафос этой истории плюралистический — в признании права на жизнь всех: и машин, и людей, и программ. Главный противник матрицы — Морфеус, для него матрица недостойна существования, это клетка и темница, а машины и программы — бездушные захватчики и угнетатели.

Его антипод — Архитектор, который воспринимает людей так же, как Морфеус — машины: они несовершенны, а следовательно, неполноценны. Архитектор воплощает аполлоническое начало из философии Ницше, он стремится ко всему гармоничному, стройному, что, однако, противно духу жизни, так как из нее исключаются спонтанность, право на выбор и свобода воли. По этой причине первые итерации матрицы оказались нежизнеспособными и быстро погибли.

Особняком стоит фигура Пифии: она пытается уравновесить матрицу, привнеся в нее живое начало, спонтанность и выбор. Следствием этого является появление мессий, избранных, чья жертва спасает и матрицу, и человечество от уничтожения. Однако в этой ситуации исходный конфликт между гармонией вычислений и свободой выбора сохраняется. Главный герой — Избранный — в конечном счете должен подчиниться, его жертва не выбор, а необходимость, следствие манипуляции. Он единственный, кто оказывается по-настоящему лишен права принять решение. Удивительным образом это история почти всех избранных: они не принадлежат себе. Таким образом, главный изъян, причина кризиса сохраняется в матрице, как и напряжение между миром машин и людей, не готовых признавать друг друга. Это онтологическое напряжение доходит до своего логического завершения в появлении Смита.

Смит не просто агент и не просто программа, вышедшая из-под контроля. Он чистое разрушение, воплощение силы небытия, неприятия любой формы жизни и способа существования. Он одновременно и Архитектор, и Морфеус, так как он против и людей, и матрицы. Для него освобождение — смерть и небытие. Смит — это обратная сторона Избранного, не зря они буквально переходят друг в друга. Именно благодаря ему Нео превращается в нечто большее, чем инструмент для поддержания работы матрицы и спасения людей. Нео понимает не только возможность изменения реальности, но и условность «настоящего». Нео и Смит — единственные, кто обладает силой в двух мирах.

Главный выбор Нео — это выбор в пользу любви, который он делает, когда решает спасти Тринити. Его можно истолковать как выбор в пользу жизни, не из долга и необходимости, а из существа самой жизни. Еще один ключевой момент: в третьем фильме франшизы, «Матрица: Революция», Нео оказывается между мирами, в месте, похожем на станцию метро. Там он встречает отца и девочку, но они не люди, а изгнанные программы. Нео узнает, что девочка — плод любви программ, они способны пожертвовать собой, хотят жить, они живы. Так Нео понимает, что матрица — это полноценная реальность, поэтому он борется и за матрицу, и за людей. Но это не вынужденный компромисс, а выбор в пользу бытия, которое не имеет физических, виртуальных или биологических границ.