Детство на Валааме

Обитает на святом Валааме, среди всех времен года, особое время, улыбчивое, застенчивое… — недосягаемое-неуловимое детство. Иное, дотоле никогда невиданное, вдруг увидится оно вам в мягком, добром, доверчивом взгляде, в солнечных весенних деньках, в зимней монастырской радуге.

— Радуга, смотрите, над Святыми Вратами! — радуется Машенька, рисует-чертит заснеженной варежкой круги в воздухе, чтобы кто ненароком не проглядел это чудо Божие.

Три дня сияла над монастырем в безоблачном крещенском небе валаамская радуга — благословение вечного детства.

— Дети, дети… — тихонько ласково посмеивается бабушка Татьяна. Летом она принимает у паломников и гостей Валаама записочки о здравии и упокоении. — У детей все не так, как у нас. Вот и в алтарь-то они подают… Братия рассказывают — возьмешь иную записочку, а в ней-то написано: «За маму, за папу, за кота, за дедушку, который сломал ножку»… Дети же!

После Литургии по дороге из храма меня окружают Настя и Юля… От них уже не убежишь.

— Давай играть в Ромашковое Поле.

Мы беремся за руки и кружим-кружим-кружим друг друга в мерцаниях-искорках снежных-хрустящих валаамских тропинок. Насте семь лет, а Юле — немного больше. На Валааме они — с первого своего вздоха.

— Я сказала батюшке, что хочу стать или монахиней, или стоматологом. А он ответил — и то и другое хорошо, — шепчет и смеется Юля.

Настя, разрумяненная, в серебринках инея на ресничках и выбившихся из-под шапки волосиках, от долгого кружения падает в сугроб — смешно и радостно…

— Настя, первая ромашка — твоя. Чувствуешь, как пахнет она? — вопрошает Юля. Ей тоже хочется упасть и засмеяться.

— Давай еще, еще играть в Ромашковое Поле! — зазвучали просьбы-улыбки, голос святого и вечного детства.

Вспоминается, как на Рождество Христово, после праздничной Литургии, отец Мефодий собрал возле себя детей-валаамцев — обнять-поздравить-одарить… Храм преподобных Сергия и Германа был полон счастливых благодарных детских глаз. Точно долгожданных друзей, крепко обнимали малыши свои мешочки с шоколадными конфетами и карамельными сластями. Радостное, чистое детское сердце — большая редкость в городе. А здесь, на Валааме, все с избытком. Запах ладана смешался с тонким, едва уловимым запахом рождественских подарков, ирисок, леденцов, вафель… Это ничего, что зимой, после обеда, на острове быстро темнеет… День только начинается. Вечером, традиционно, — детская сказка для взрослых, песни-колядки. Накрывает-захватывает смехом-улыбками.

— А ты када к нам придешь? — снова ловит меня Настя. В глазках ее показалось осторожно, почти незаметно, задорное, испытывающее… — игривое детство.
Живет Настя с родителями и старшей сестрой Машей на хуторе, что вниз от дороги, ведущей на Игуменское кладбище. С мороза и заснеженных тропинок-путей заходишь к ним, и кажется, от окон и стен тянется совсем горячее… — райское тепло.

— Задала печка жару!

Из-за двери выглянула-показалась радостная Настя, в веселых, слегка растрепанных бантах-косичках. Сегодня дома — она да ее мама. В окошках уже по-вечернему заблестел снег: где — тихим и мягким красным, а где — голубым, с какой-то неуловимой теплинкой…

— Задала печка жару. У нас можно без кофты. Настя — так всегда босиком, — спокойно и значительно произносит Татьяна Васильевна. Настенька, четвертая и самая младшая из ее деток, незаметно села клубочком на скамеечку, к столу, обхватив руками коленки. Вот и кот к ней — прямо с печки. Не из тех ли он записочек, что за маму, за папу, за кота?..

— Здесь, наверху, — любимое место моих Машеньки и Настеньки, — показывает Татьяна Васильевна на печку, на которой теперь разместились подаренные мне только на несколько дней валенки — белые-завьюженные от каких-нибудь десятков метров пути.

— Дети!.. С их рождением все другое постепенно уходит, перестает волновать… — умирает. И только в Господе можно обрести и почувствовать полноту семейного счастья, — серьезно и как-то очень по-взрослому услышалось мне.

Настя уже успела вынести всех своих подопечных кукол — на знакомство. Сколько их — я сбилась со счету… Тут и свои-родные, от родителей, а в основном — найденыши, подобранные, удочеренные, выхоженные и отогретые щедрым детским вниманием.

Рядом, на уголке столика, возле кровати — коробочка с разными пузырьками-стекляшками и — шприцами, игрушечными, кукольными, а очень недавно — самыми настоящими.

— Это Настя кукол лечит.

В доме, кроме аромата валаамского шиповникового чая, слышится еще запах лекарств. Последние несколько дней Татьяна Васильевна болела, но сегодня болезнь окончательно отступила.

— Долго можно рассказывать о нашей дивной и неожиданной встрече с Валаамом, много лет назад случившейся… Не сразу осозналось и понялось, — улыбается хозяйка.

Архитектор в прошлом, она умело и терпеливо выстраивает счастье для своих близких.

— Тут главное — прочный фундамент. Вера, Любовь. Верность-доверие Богу. А мама должна быть в семье теплой, как печка, — размеренно-убедительно-проникновенно говорит Татьяна Васильевна.

— А ты када к нам еще придешь? — слышу Настенькин чуть подстуженный хрипящий голосок.

Впереди уже светится-искрится в лучах-отблесках скрывшегося за горизонт солнца дорога на Игуменское кладбище, по которой тремя днями раньше мы путешествовали: я и моя сокелейница — тоже Настя. Анастасия — совершенный, искренний ребенок. Хотя ей-то больше семи лет, и даже больше двадцати. Каждый пройденный шаг — благодарение Господу за непостижимое-невозможное счастье — быть на Валааме.

— Непостижимо и невозможно, я на Валааме! Скажи, что это правда. Ведь я на Валааме?

Да мне и самой иногда с трудом верится… Пожалуй, «Зимние грезы» П. И. Чайковского не такие уж и грезы в сравнении с настоящими валаамскими морозами, отсветами-бликами неторопливо кружащегося-падающего с бесконечных деревьев инея, мерцающего-серебрящегося в золотых, красных, зеленых, синих изгибах чудо-радуги.

— Настя, ты вся в инее, серебряная. Поживешь на Валааме подольше и золотой станешь!

В ответ — совсем детский смех, словно Анастасия только что играла в Ромашковое Поле, и ей достался самый красивый-звонкий-душистый цветок…

Сквозь белые, заснеженные ветви, еловые лапы горит-пылает солнце, очень уж по-летнему.

Первая моя дорога на Валаам была летней, в тени прозрачной, хрустальной зелени карельских лесов. Электричка то и дело наполнялась новыми и новыми отражениями удаляющихся, остающихся позади деревьев, солнечными зайчиками, запахом продолжительных июльских дождей. Помнятся малейшие черточки… Эта первая дорога на Валаам была такой яркой, до мелочей — дорогой в детство… И другие дороги — тоже, но все же тогда, впервые, — особенно.

За окном исчезают-мчатся непроходимые леса-заросли. Кажется, мы именно здесь с папой собирали грибы — еще вчера… На мне высокие резиновые сапоги — до коленок. Ходить в них не очень-то удобно, и я постоянно спотыкаюсь, а у папы корзинка — полная грибов и пахнет разными жучками и бабочками.

«Это я пока еще не на Валааме… А что будет там?» — подумалось.

А на Валааме… Анастасия, сокелейница, смотрит и не нарадуется на влажный подсыхающий пол храма на Игуменском кладбище.

— Первый раз мою для Господа! — слышится торжественное эхо Настиных слов.

— Для Господа!

Вот и ее детство, затерявшееся когда-то среди городских улиц и случайных прохожих, среди мыслей и поступков, обрелось… нашлось, поселилось теперь на святом Валааме.

Автор: Екатерина Цветкова.