Экономный Фёдор

Фёдор Игнатьевич вошёл в тёмные сени, сильно топая ногами, чтобы стряхнуть снег с валенок. Эту его привычку знала мать. Она сказала:

- Вот и Феденька приехал. Дуняша, ставь самовар и накрывай ужинать.

Дуняша, баба лет сорока, высокая, с мешковатой фигурой и крепкими большими руками, служила у Степановых много лет. Держали её за силу, неприхотливость и спокойный нрав. Она управлялась в доме, помогала и в лавке, где хозяева торговали сукном.

Фёдор вошёл в дом, перекрестился на иконы и, раздевшись, протянул красные от мороза руки к печи.

- Ох, и заворачивает морозец. Но торговля как раз сегодня ходом. Все спохватились тёплое шерстяное полотно брать. Кто на платье, кто на костюм. Так-то, милые… Деваться некуда. Надо шить. Вот и идут все к Фёдору Игнатьевичу. И торговаться смеют! Торговаться летом надо было. Умные-то люди загодя такие вещи шьют. А не когда мороз за ляжки кусает… - говорил Фёдор, встряхивая вымытые руки.

Мать подала ему полотенце.

- Устал, поди, Фёдор Игнатьевич, садись за стол. Дунька, давай скорее щей, до погорячее, - Варвара Ивановна знала как польстить сыну.

После смерти мужа она стала звать сына по имени-отчеству, выказывая ему тем самым уважение и подчёркивая его статус старшего в торговле.

А Фёдору исполнилось тридцать два года. До прошлого года он был правой рукой отца в торговле. Познал все тонкости их дела, ездил за товаром, научился договариваться и сбивать цену на фабрике, и экономить на всём.

Об экономии, а точнее, скупости Фёдора знали все. В этом он превзошёл покойного отца и ещё более укрепился в своём умении жить и вести торговое дело, когда отец, прощаясь на смертном одре, грозя кулаком, то ли просил, то ли грозил еле слышным шёпотом:

- Береги нажитое, Федька, береги… Не профинти… А не то прокляну с того света…

- Я за вашу душу, батюшка, всю жизнь Бога молить буду… - откликнулся со слезами в голосе Фёдор.

- Душа… что она, душа? – прошептал умирающий отец, - Пшык – вот её и нету… А мне спокойнее там будет, коли знать буду, что ты дело моё продолжил. И мать не обижай…

После похорон отца Федя очень изменился, привычное всем угодливое выражение лица сменилось серьёзностью и порой, даже хмуростью.

Дела шли как прежде, всё по порядку. Одно печалило Варвару Ивановну, что сын ещё не был женат. А Фёдор и не торопился с выбором.

Вечерами, сидя с матерью в одной комнате, ради экономии свечей, он рассуждал тоном отца:

- Жена, оно – хорошо. Вот только экономии уже не получится. Это тебе не Дуня, в одном старом платье ходить. Жене сколько материала только на наряды понадобится…Да кольца там разные начнёт просить. Эдак, посчитать, так и со счёту собьёшься…

- А ты скромную и работящую выбирай, - поучала мать, - не вертихвостку там какую-то. Помни себя. Ты Игнатия Матвеевича сын. Купец и человек достойный.

- Да где теперь такую взять? Вот в прошлый раз и сваха приходила. И невесты у неё есть. Да всё не то. Конечно, взять невесту из богатой семьи не получится. Связи нужны среди купцов, но уж больно траты на такую велики. Они с молодых ногтей избалованы, - рассуждал Фёдор. На одни побрякушки невесть сколько денег надо. Опять же экипаж содержать для выезда. Такая жена – только обуза.

Мать согласно кивала. Она разливала чай и поставила на стол небольшую вазочку с конфетами.

- Откуда это богатство, и к чему ты потратилась? – недовольно поморщился сын, - Праздника сейчас нету.

- Не покупала я. За одолжение двух кусков мыла соседка наша Марья Алексеевна горсть конфет вот принесла.

- Аа, - успокоился Фёдор и взял конфету. Он смачно ел лакомство, запивая чаем, явно наслаждаясь вкусом.

- Вот к чему, например, эти конфеты? Только народ в траты вводить. Ни уму, ни сердцу. На языке – пшик, и нету. А стоят недёшево, - подытожил он, поглядывая на оставшиеся в вазе трюфели, - и потом, откуда у нашей белошвейки такие конфеты? Мыло занимала, а конфеты покупает…

- Да не покупает она. Живёт трудами скромными. Это ей довольная заказчица за блузку подарила немного. Вот Маша и принесла. От души. Хорошая она девушка.

Тут оба посмотрели друг на друга, словно подумали об одном и том же.

- И часто она к тебе захаживает? Или что шьёшь у неё? Ты мне не говорила… - спросил Фёдор.

- Нет, что ты. А захаживает она только, когда ты в отъезде по делам. Не ходит, когда ты дома, - ответила мать, - так и говорит, мол, не смею тревожить Фёдора Игнатьевича, он так много работает…

- Так и говорила? – довольно ухмыльнулся Фёдор, - да, вот такая жена, которая уважает мужа и экономит с ним заодно, это бы…

Он замолчал, а потом опомнившись, добавил:

- А не окучивает ли она тебя, чтобы ко мне подобраться? К нашим деньгам? Они, из бедного-то сословия очень продумные бывают, и своей женской лаской и хитростью много бед могут натворить…А? И ты тут с ней разговоры ведёшь за моей спиной? – начал сердиться Фёдор, - за конфеты продаёшь родного сына?

- Что ты, что ты, Фёдор Игнатьевич, - заговорила Варвара Ивановна, - Боже помилуй, и в мыслях не было ничего. Разве я тебя не знаю? Ты же сам по себе и всё решаешь сам. Разве я могу девушке обещать без твоего участия и согласия? Сватовство – не моё это дело.

- Ты смотри… - пригрозил на всякий случай Фёдор. Он ушёл спать.

Но перед сном вспомнил образ молодой соседки и улыбнулся. Бледное узкое личико белошвеи и её натруженные пальцы, то и дело поправляющие выбившийся из причёски непокорный локон почему-то в этот раз были приятным видением для Фёдора.

- Эх, ты белошвея, лебедина шея… - пропел он тихо и заснул.

Но после того разговора с матерю Фёдор случайно встретился с Машей на улице, и уже с особым вниманием посмотрел на неё и тягуче поздоровался:

- Дооброе утро, Мария Алексеевна. Благодарствуем за ваши сладости. Балуете вы мою маменьку, а сами того мало видите.

- Доброе утро и вам, Фёдор Игнатьевич, - поклонилась Маша и отвела глаза. Она было норовила пройти мимо, но Фёдор будто случайно зацепил её своим рукавом и она, охнув, слегка отстранилась. Они засмеялись.

После той встречи Фёдор стал чаще поглядывать на окна Маши. Он знал, что она работает у окна почти целыми днями. Чтобы сблизиться с девушкой, он заказал матушке новую кофту ко дню именин.

Обнова так понравилась матери, что Машу пригласили на именины. Скоромное застолье было немноголюдным. Всего сестра матери, тётушка Фёдора с племянницей, Настей, и старая соседка Агафья Сергеевна, которая была вхожа в дом ещё при Игнатии Матвеевиче.

Гости вели спокойные разговоры, а Фёдор не сводил глаз с Маши, которая рассматривала семейный альбом вместе с Настей. Девушки были ровесницами и давними знакомыми, они всегда встречались на церковной службе.

- Однако, экономия в любом деле – это самая важная вещь, присел к девушкам Фёдор, - хоть в шитье, хоть в торговле, - вот вы – Марья Алексеевна, много ли можете выгадать на шитье от платья? Не говорите – не много. Так как заказчик тоже считать умеет. А вот в торговом деле возможностей гораздо больше.

Девушки переглядывались и скрывали улыбки. А Фёдор всё продолжал:

- У нас главное: уметь купить дешевле, а продать дороже…И оборот, сам оборот не снижать…

Девушки не слушали Фёдора, переводя разговор на тему погоды, новостей их городка и разных таинственных случаев.

После именин Фёдор сказал матери:

- А что? Кажется, уважительная она. Может, и попробовать? Однако, всё равно можно обмануться. Эх, нет в людях правды настоящей. Мол, так бы и так… И чтобы сразу всё понятно…

- О чём ты, Фёдор Игнатьевич? – спросила мать, - пора бы ложиться уже. Встаешь ведь ни свет, ни заря…

- Однако, опять расходы, - сам с собой беседовал Фёдор, бубня уже в спальне, - эти свадьбы… Столько надо всего. И наряд невесты, который один раз надел и всё… Стол надо поприличней. Картошкой не отделаться одной… Экипаж, священнику, вина, кольца… Бог ты мой! Превратили женитьбу в сплошные траты. А ради чего? Для показа всему народу? Так ведь не сделай всего этого – осудят! Понесут как сороки на хвосте по всему городу: это не так, да то не эдак… Нарекут скупердяем. А каково такие деньги заработать? Им наплевать. Лишь бы зрелище для их глаз было достойное. И не силу сорокам своим скудным умом понять, что берёт в жёны достойный человек девушку бедную. Можно сказать, удостаивает её своим выбором и всё такое, честь по чести.

- Ты о чём там, сынок? – ласково спросила мать, гася свечу, - уж не о Машеньке ли?

- Да. О ком же ещё? – недовольно ответил Фёдор, - только вот оценит ли она моё благодетельство? А то как нет? А то как начнёт баловать да в растраты вводить? И как не начать, когда знает, что я купец и денежки у нас водятся…

- Денежки-то водятся. И тратить их уже бы и можно было. Чай, жизнь так устроена, сынок. Без денег никак… - робко сказала мать.

- Ага, и ты туда же, - забасил Фёдор, - деньги как вода, известное дело. А появись жена в доме. Это и лишний рот, и дети после пойдут, и работать как прежде она уже не сможет. И скопленное годами нашим батюшкой всё прахом пойти может…

- Да что ты такое говоришь? Каким прахом? Батюшка хоть и прижимистым был, а всё нас голодом не морил. Ты же помнишь… А сегодня мы совсем скромно потчевали гостей. Не как в прошлые годы… - посмела вставить слово мать.

- И ты смеешь жаловаться? - чуть не закричал Фёдор, - на какие шиши я должен тебе конфеты покупать, коли ты сама за всю жизнь только и знала, что дома сидела. Та же Маша и то копейку себе добывает, пальцы коля, а тебе застолье не такое?

Мать всхлипнула и ушла спать. А Фёдор ещё не спал и думал, подошла бы ему Маша в жёны, и каково это быть женатым. Однако больше его интересовали не райские ласки молодой жены, а смета расходов на содержание семьи.

С тем он и заснул.

Иногда Федя встречал свою соседку-белошвею на улице. Она по-прежнему кланялась ему с едва заметной улыбкой. Он замечал это и думал: отчего она улыбается? Уж не обворожить ли хочет и прикидывается скромной? Или на самом деле уважает и почитает его и сможет стать достойной и неприхотливой женой?

Так прошло несколько месяцев. Фёдор работал, часто уезжал за товаром. Ему удалось расширить ассортимент и покупать больше сукна. Он радовался, прикидывая будущий доход и делился этими мыслями вечерами с матушкой. Она с грустной улыбкой выслушивала его и всегда хвалила:

- Помоги тебе Боже, Фёдор Игнатьевич. Отец радуется на небе. Сын достойная ему замена. Вот только бы…

Фёдор грозно смотрел на мать, понимая, что она вновь начинает разговор о женитьбе.

Однажды в обед Фёдор торопился к дому, как вдруг увидел, что под окнами Марьи Алексеевны стоит телега, нагруженная сундуками и ящиками. Он спросил у матери, садясь в кухне за стол:

- А что у Марии Алексеевны? Уж не приехали к ней какие родственники из деревни на сожительство?

- Нет… - потупила глаза мать, - наоборот. Съезжает она сама.

- Как? Куда это? – спросил Фёдор.

- Куда может съезжать молодая женщина? Замуж она выходит. Тихо, без шума. В село Новгородское уезжает. Там и свадьба, и жить намереваются в своём доме у мужа. Хороший, говорят, человек её взял.

- Кто ж такой? – чуть не поперхнулся Фёдор, скрывая своё удивление и любопытство.

- За священнослужителя выходит, попадьёй будет. При церкви дом большой. Приход хороший.

- Аа… - рассеянно протянул Фёдор и вытер сальный рот ладонью, - ну, стало быть, так на роду ей написано. И опять же: сытая и спокойная жизнь… Так работой маяться не будет.

- Да. Хорошая девушка. Бог ей и жениха хорошего послал, - с намёком ответила мать.

Больше о Марье Алексеевне они не вспоминали. А Фёдор с годами становился всё расчётливее и интерес к женитьбе потерял. Иногда лишь, на семейных с матерью и тёткой посиделках, он хвалился:

- Что в человеке главное? Скромность и трудолюбие. А основано это всё на строгой экономии! – захмелевший, он стучал по столу кулаком в подтверждение своих слов, и после, сменив тон на вкрадчивый и мягкий, добавлял:

- Так и батюшка покойный меня учил, царствие ему небесное…

- Ты бы памятник и оградку ему на кладбище обновил, Фёдор Игнатьевич, время пришло, старое там всё, проржавело. Скоро и мне туда, чую… Так всё будет поприличней, - просила мать.

А Фёдор, будто не слыша её слов, продолжал:

- Кабы все жили в экономии, в мире не было бы такого зла и соблазна! Не было бы разврата и блуда! А многое идёт от баб! Все эти рюшечки-загогулечки! Колечки-цветочки! Сюси-муси! Нет, хорошо, всё-таки, что я не женился. Вовремя Господь отвёл от такой глупости…

Фёдор шёл к иконам, вставал на колени и истово молился. А мать вставала рядом и тихо шептала молитву. А потом как всегда, помогала подняться сыну и гладя его по голове, как малого ребёнка, вела к кровати:

- Приляг, Фёдор Игнатьевич, родной ты мой, приляг. Умаялся, весь в заботах. Не жалеешь себя совсем… переживаешь за всё. Давай, ложись…

Фёдор уже храпел, когда мать стягивала с его ног сапоги, садилась у изголовья, поправляла подушку и тихонько шептала:

- Спи, мой родной. Спи, Феденька…


Елена Шаламонова